Бесплатный фрагмент - В Ритме 103

Все персонажи, события и организации в этом тексте являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или умершими, а также с реальными событиями — случайны и непреднамеренны.

Пролог

Я не мечтал стать врачом с детства. Не играл в доктора, не носился по двору с игрушечным фонендоскопом, не смотрел сериалы про скорую с блестящими глазами.

Я просто искал своё место. И однажды попал на скорую.

Не как герой, а как человек, которому было интересно — что там, за дверями, где стучат, когда страшно. Где дышат в лицо, когда перестаёт биться сердце. Где рука дрожит не от страха, а от адреналина. Где каждое «ещё чуть-чуть» — не про километры, а про жизнь.

Меня не тянуло в ординатуру, не манила частная клиника с бахилами и кофе на ресепшене. Я остался тут в подъездах, в грязных квартирах, в лифтах, в снегу, в крике, в тишине после крика.

Почему?

Потому что здесь — по-настоящему. Потому что в этой работе нет фальши. Либо ты рядом, либо тебя нет. Либо ты помогаешь, либо уходишь с пустыми руками.

Скорая — это не просто про медицину. Это про выносливость. Про людей. Про юмор, который спасает не меньше физраствора. Про руки, которые держат, когда трясёт. Про молчание, в котором больше смысла, чем в тысячах слов.

Я не стал лучше всех. Но я остался. И если ты читаешь это — значит, ты тоже остался. Или готов остаться.

И тогда, может быть, эта книга — для тебя.

Меня зовут Кибер Док. Но я не сразу им стал.

Глава 1. Первый вызов: Начало пути

Впервые в форме, сердце бьётся в такт,

В мир скорой помощи — первый мой контракт.

В руках дрожит укладка, лист в глазах плывёт,

Но рядом напарник — поддержит и поймёт.

Сирена режет воздух, миг — и вот он — старт,

В пути к тому, кто ждёт, кто верит в нас.

И каждый вызов — новый шаг вперёд,

В ритме 103 мой первый полёт.

Я приехал на подстанцию раньше времени. Минут за двадцать до смены. Как учили — «Все приходят за полчаса, так принято».

На мне была новенькая форма. Синяя, как небо над городом, и такая же холодная. Куртка чуть большевата, штаны жесткие, ботинки скрипят. На груди бейджик с фамилией. На лице — табличка: «новенький».

Коллеги в комнате отдыха с интересом смотрят. Я вошёл и почувствовал, как взгляд каждого вонзается в спину.

— А этот, кто?

— Новый?

— А чего такой молодой?

— Медбрат что ли?

Пошел в аптеку, встал за столиком и нашел наш ящик, раскрыл список: что должно быть в укладке. Прям по протоколу. Растворы, системы, шприцы, препараты, инструменты. Всё строго.

Начал разбирать с чувством обречённости. Что-то найду, что-то забуду, потом огребу.

Рядом появился парень.

— Ты чё, сам укладку решил проверить? Я думал врачи этим не занимаются.

Поднял глаза. Стоит фельдшер, лет 25–30, небритый, в форме с налётом «я тут не первый год».

— Я Вова. Будем вместе, — сказал и начал пополнять укладку. — Отдыхай, Док, первый день — не геройствуй. Я покажу все.

И он показал. Спокойно, без высокомерия. Разложил, проверил, объяснил. Что зачем, куда, почему и почему нельзя иначе.

— Вот тут адреналин, морфин и другие наркотики у тебя в кармане. А вот тут — то, что тебе реально пригодится чаще всего — салфетка с аммиаком, бинт и перекись, — усмехнулся.

Когда закончили с укладкой, пошли к машине.

— У нас «Машка». Форд. Симпатичная, шустрая. Мотор у неё не хуже, чем у некоторых реаниматологов. Сейчас покажу.

Открыл дверь. Машина — чистая. Полы вымыты. Сторонних запахов нет. Предыдущая бригада постаралась. Красавчики.

Пошли по кругу.

Смотрю травматологический набор на месте. Шины, воротники, жгуты. Детский и взрослый реанимационные полный комплект.

— Вот этот, детский — главное не потеряй. Его потом искать — это как педиатра ночью вызвать.

Заряд дефибриллятора полный.

— Потренируешься потом, как работать с ним. Если будет возможность — сказал Вова.

ЭКГ — работает, бумага есть.

Открываю отсек с кислородным баллоном КРИ–1 полный. Манометр чётко держит.

— Машина готова, — бормочу себе под нос

Вова кивает:

— Ну вот и всё, Док. Ждём вызов. Надеюсь, ты есть не хочешь — потому что, как только поешь, сразу поедем.

Сел в кабину. Сердце в груди как в турбине. Всё новое. Всё впервые. И это не учебка, не симуляция, не манекен. Это — жизнь. Настоящая. И я в ней — врач.

Впереди будет вызов. Первый. Настоящий. С пациентом. С болью. С последствиями. А пока — тишина.

Диспетчер по громкоговорителю щёлкает, как предвестник будущего.

— 212-й. Выезд.

Настал наш черед. Проверяю данные и повод к вызову.

Мужчина, 64 года. Боль за грудиной. Подозрение на острый коронарный синдром. Встретят.

Олег, наш водитель, запускает Машку, как будто это боевой шаттл.

— Ну что, Док, пристёгивайся. В бой.

И мы поехали.

Двор стандартный. Девятиэтажка с облупленным подъездом. Нас встречает женщина в халате. Растрепанная, бледная.

— Это мой муж… Он сказал, что в груди печёт, лёг на диван… И молчит… Пожалуйста…

Проходим внутрь. Квартира маленькая, с запахом лекарств, еды и чего-то тревожного. Мужчина на диване. Пот катится по лицу. Он не кричит — он будто выдохся.

— Здравствуйте. Я врач. Как вас зовут?

— Игорь… — с трудом.

— Сейчас мы всё сделаем. Дышите ровно. Всё под контролем.

Давление низкое. Электроды — на грудь. Кабели — в ЭКГ.

На экране медленно прорисовывается спинка кошки — будто сердце оставляет автограф. Виден подъём в нужных отведениях: II, III, aVF. Картина ясна, как день — это инфаркт, и удар пришёлся снизу.

— Вов, давай морфин и нитроглицерин. — говорю тихо.

Передаю ему ампулу.

— Уже. Кубик морфина. Давление держится, боль ушла.

Я весь в цифрах. Мы решаем везти.

— Срочно, ближайшая кардиология. Времени очень мало, не протянет дальнюю дорогу.

Мужик был тяжёлый — не фигурально, а буквально. Килограмм под сто двадцать, не меньше. Поднять его вдвоём — как тумбу из бетона двигать. Вова только глянул на него, выругался сквозь зубы и пошёл искать помощников.

Нашлись четверо — двое из соседей, один охранник и парень из соседнего подъезда. Подошли, переглянулись, подсунули руки под спину и ноги. Поднимать пришлось медленно, с чувством, чтобы не выронить — на носилки укладывали, будто сейф без ручек.

Спустили аккуратно, шаг за шагом, держась за поручни. Каталка встретила его с металлическим лязгом, будто сама почувствовала вес задачи.

Монитор — рядом. Я — у головы.

— Док… Не дайте мне умереть…

— Не дам.

А сам вжимаюсь в кресло. Монитор пищит. Пульс высокий, сердце бьется слишком быстро, плохой признак думаю я. Я слежу за дыханием, давлением, ЭКГ. Готов на всё.

Олег лавирует между машинами, рёв сирены режет пространство.

Мы влетаем в приёмное отделение кардиореанимации — каталка грохочет по кафельному полу, двери распахиваются, и на нас уже идёт она.

Молодая, лет тридцати, в форме чуть мятой, но чистой. Белый халат распахнут, под ним — зелёные хирургические штаны и футболка, волосы собраны в высокий хвост, из-за чего кажется строже, чем есть. В руке планшет, на лице — абсолютная собранность, будто каждая секунда её жизни расписана и подчинена ритму чужих сердец. Глаза внимательные, серо-зелёные, смотрят прямо, без паники, но с чётким: «Что у вас?»

Шла быстро, но не суетно — как человек, который уже не первый раз встречает смерть у дверей и знает, как её обогнать.

— Инфаркт, нижняя стенка, морфин, нитраты. — Говорю я. — Давление низкое.

— В реанимацию. Срочно. — сказал кардиолог. И нас отпустили.

Пациента увозят. Я стою, как вкопанный. Вова хлопает по плечу:

— Вот и всё, Док. Первый вызов. Первый инфаркт.

— Как думаешь, он выживет?

— Хрен его знает. Но мы сделали все что смогли.

И мы уходим, Машка ждёт.

Через пару часов мы снова оказались в той же больнице. Привезли бабушку с давлением — ничего серьёзного. Просто пожилая женщина, испугалась, вызвала. Бывает. Обычное отделение, обычный приём. Всё спокойно.

Пациента передали, расписались. Можно было уходить. Но я задержался. Посмотрел на коридор, что вёл в сторону кардиологии. На табличку «Кардиологическое отделение». И что-то внутри щёлкнуло.

— Вова, я на минутку, — сказал, указывая глазами.

Он кивнул, ничего не спросив.

Я пошёл.

В приёмном на посту сидела медсестра, смотрела в экран. Я подошёл ближе.

— Простите… я врач скорой. Мы сегодня привозили мужчину. Инфаркт, 64 года. Игорь… Можно узнать, как он?

Она подняла глаза. Немного удивилась, потом посмотрела в список.

— Игорь Николаевич? Его привозили днём.

— Да. Мы. С инфарктом.

Пауза. Она не хотела говорить. Потом всё-таки сказала.

— Он скончался. Через час после поступления.

Просто. Спокойно. Как констатация факта. Без пафоса, без эмоций.

А я будто провалился.

Всё, что мы делали. Все уколы, таблетки, сирена, ЭКГ. Все мои «не дам умереть». Всё — не спасло. Всё — не помогло.

Я кивнул.

— Спасибо.

Повернулся и пошёл обратно. Шаги глухо отдавались в коридоре, ставшем вдруг длиннее и темнее. В груди нарастала тяжесть — будто внутри завели бетонный миксер, перемалывающий мысли и надежды. И вот оно пришло: осознание, горькое и простое — не каждое усилие приводит к победе.

Вова уже курил у Машки.

— Ну чё?

— Не дожил. Через час умер.

Он долго молчал. Потом только сказал:

— Бывает. Привыкай, это жизнь.

Сел в кабину.

Закрыл дверь.

И вдруг я понял: это не просто работа. Это не просто вызовы. Это смерть, которая дышит рядом.

Я ещё не понял, кто из нас с ней в союзе. Но уже знал точно: у этой жизни — свой ритм. И он называется 103.

Что вообще мог сделать человек до приезда скорой помощи?

Наверное, базовые вещи.

Ишемия — это когда органу не хватает крови. А значит — кислорода.

Сердце работает без перерывов, день за днём, и каждая его клетка зависит от непрерывного кровотока. Коронарные артерии — как шланги, подающие жизнь. Стоит одному из них сузиться или закупориться — и всё, кровь не поступает. Это и есть ишемия.

Сначала клетки страдают. Молчат, терпят. Но долго без кислорода не проживёшь — максимум несколько десятков минут. Без вмешательства ишемия быстро переходит в некроз — то есть в смерть части сердечной мышцы. Это уже инфаркт.

Боль — это крик этих клеток, их последняя попытка позвать на помощь.

Если успеешь — можно спасти.

Если нет — часть сердца умрёт. Навсегда.

Обычно всё начинается с фразы: «Мне что-то тяжело дышать». Или: «Болит грудь, как будто плиту положили». Эта боль не резкая. Она тупая. Тяжёлая. Иногда отдаёт в левую руку, в шею, в спину. Может быть рвота, головокружение, пот, слабость. И — страх. Очень характерный, особенный. Такой страх, который нельзя сыграть. Когда человек понимает: сейчас может быть всё.

В этот момент рядом может не быть врача. Но может быть кто-то, кто не растеряется. Кто будет знать, что делать. И иногда — этого достаточно, чтобы дождаться нас. До спасения.

Прежде всего — нужно усадить человека. Не класть. Именно усадить, в полусидячее положение, чтобы облегчить дыхание и снизить нагрузку на сердце. Затем — обеспечить доступ воздуха. Расстегнуть одежду, открыть окно, выключить всё лишнее. Тишина и спокойствие — важнее, чем любое лекарство.

Кормить и поить нельзя. Даже обычной водой. При ухудшении состояния — это может только навредить. Лучше просто быть рядом. Держать за руку. Говорить. Следить за дыханием.

Если человек не дышит. Что делать?

Ты подходишь — а человек лежит. Молчит. Не шевелится. И ты не знаешь — жив он или нет.

Не паникуй. Проверь три главных признака жизни:

— Сознание

— Дыхание

— Кровообращение (пульс)

Если он в сознании — он жив. Если не реагирует — проверяй дальше. Спокойно и по порядку.

Сначала — безопасность

Оцени, не рискуешь ли ты сам. Электричество, газ, обрушение, вода, пламя, машины — всё, что может убить тебя тоже. Ты никому не поможешь, если сам ляжешь рядом.

Проверка сознания

Потряси человека за плечи. Громко скажи:

— Эй! Вы меня слышите? Что с вами?

Если не отвечает, не шевелится — считай, сознания нет. Следующий шаг — дыхание.

Проверка дыхания

Открой дыхательные пути:

— Одну руку на лоб, двумя пальцами второй — за подбородок.

— Запрокинь голову, аккуратно (если нет подозрения на травму шеи).

— Подними подбородок вверх.

Теперь наклонись щекой и ухом ко рту и носу:

— Слушай: есть ли звук дыхания?

— Чувствуй: идёт ли тёплый воздух на твою щёку?

— Смотри: поднимается ли грудная клетка?

10 секунд на всё. Не больше.

Если человек не дышит — вызывай скорую и начинай реанимацию.

Как вызвать помощь

Если рядом кто-то есть — обратись лично:

— Вы, в чёрной куртке! Человек не дышит, вызывайте скорую по 112! Потом подойдите и скажите мне, что вызвали!

Если никого — звони сам. На громкой связи. Говори чётко:

— Где ты?

— Что произошло?

— Сколько пострадавших?

— Что ты делаешь сейчас?

Как делать сердечно-лёгочную реанимацию

Если человек не дышит — начинай. Без ожиданий, без сомнений. Каждая секунда решает.

— Положи его на твёрдую поверхность, на спину.

— Найди середину грудной клетки.

— Одну ладонь на грудину, вторую — сверху. Замок. Руки прямые.

— Дави весом тела, строго вниз, перпендикулярно.

— Глубина — 5–6 см

— Частота — 100–120 раз в минуту

30 надавливаний → 2 вдоха.

Как делать вдохи

После 30 нажатий — 2 вдоха «рот-в-рот»:

— Запрокинь голову. Подними подбородок.

— Зажми нос.

— Обхвати рот пострадавшего губами.

— Сделай обычный вдох и медленно выдыхай в него 1 секунду.

— Грудная клетка должна подняться — значит, воздух зашёл.

— Дай ему пассивно выдохнуть и повтори второй вдох.

Всё вместе — не более 10 секунд.

Если «рот-в-рот» невозможен — делай «рот-в-нос»: зажми рот, дуй в нос.

Если нет желания или навыков делать вдохи — делай только нажатия. Это всё равно даёт шанс.

Главное — не останавливаться

Чередуй 30 нажатий и 2 вдоха. Без пауз. Перерывы между нажатиями — максимум 10 секунд.

Если устал — зови на помощь и меняйтесь каждые 2 минуты. Это нормально. Даже профи не тянут в одиночку.

Когда можно остановиться?

Реанимацию продолжают до:

— Приезда скорой и передачи её врачам.

— Появления признаков жизни: дыхание, кашель, движения.

— Полного физического истощения (если ты один).

Остановить СЛР можно, только если:

— Есть явные признаки смерти (трупное окоченение, разложение, травмы, несовместимые с жизнью).

— Ты знаешь, что человек долго и неизлечимо болен, и остановка — это финал, а не случайность.

Что может пойти не так?

Ошибки — часть жизни. Но лучше знать заранее:

— Руки не на том месте — не будет эффекта.

— Давишь слишком слабо — не помогает.

— Давишь слишком сильно — можно сломать рёбра (это не смертельно, хуже — бездействие).

— Перерывы длиннее 10 секунд — эффективность падает.

— Вдохи без подъёма грудной клетки — воздух не туда.

Это сложно?

Да. Это страшно. Это тяжело. Это ответственность.

Но это спасает жизни.

И ты способен это сделать.

Глава 2. Рождение Кибер Дока

С тех пор прошло два года.

Не помню момента, когда всё стало привычным. Не было ни чёткой даты, ни особенного вызова. Просто однажды заметил: я больше не путаюсь в алгоритмах, не теряю укладку, не вздрагиваю от сирены. И смерть уже не парализует — я принимаю её как часть маршрута.

За это время было многое. Смерти, слёзы, крики, нелепые вызовы и настоящие трагедии. Ночи, когда катали одного бессознательного за другим. Смены, в которых часами сидели без движения, глядя в тёмный подъезд. Люди, что держали за руку, и те, кто не успел сказать ни слова.

Я изменился. Стал тише. Усталь легла внутри, как осадок. Но движения стали чётче. Решения — быстрее. И, пожалуй, я стал ближе к себе.

Вызов пришёл вечером — а значит, всё будет либо тихо, либо хреново. Обычно без середины.

Сижу в машине, держу в руках тёплый термос — кофе уже выдохся. Вова рядом уткнулся в телефон, листает «Авито» — ищет зимнюю резину на свой старенький «Форд». Мы молчим. Не потому что нечего сказать, а потому что под конец смены всё уже сказано. Просто сидим, ждём, когда система «103» скажет «домой».

Диспетчер объявляет:

— Бригада 212-я.

Смотрю в планшет. Девушка, 31 год. Угроза суицида. На подоконнике, 22 этаж. Плачет, дверь закрыта изнутри, вызвана бригада МЧС.

Мы переглядываемся. Я кладу термос обратно, Вова вздыхает:

— Поехали. Надеюсь, лифт работает.

Погода мерзкая. Мелкий снег шлёпает по лицу. Дом новый, белый.

Внутри — консьержка лет шестидесяти. Смотрит на нас, как будто мы с балкона залезли. В глазах ни приветствия, ни интереса — одна тревожная бдительность.

— Вы куда? — спрашивает недоверчиво.

Мы проходим мимо, не сбавляя шаг.

— А вы точно скорая? — доносится вдогон. — А к кому? А что случилось?

Не отвечаем. Не обязаны. Мы сюда не для бесед.

Я беру укладку, Вова — реанимационный набор. Олег остаётся у машины, чтобы ждать следующей команды.

Лифт работает.

— Ну, слава богу, — шепчет Вова. — Ещё бы 22 этажа на себе пёр, я бы прыгнул вместо неё.

У двери уже ждёт мать. Встретила нас так, будто сама не верит, что мы пришли. Стоит вся перекошенная от страха — глаза распухшие, лицо бледное, в одной руке телефон, в другой — скомканный носовой платок. Плачет, дёргается, не находит себе места. На ней — халат, наспех накинутый поверх домашней футболки, и мужские ботинки на босу ногу, явно не по размеру. Видно, выбежала, как была.

— Она… Она в комнате. Закрылась. Мы стучим, она не открывает. Говорит, что ей не нужен никто. И что она хочет к нему.

— К кому?

— К сыну. Он умер в ноябре. Лейкемия. Семь лет. У нас были надежды, химию прошли, всё шло к ремиссии. А потом — рецидив. И две недели в хосписе.

Я смотрю на Вову. Он не говорит ни слова. Просто ставим набор рядом. Слов здесь не надо.

Подходим к двери. За ней тишина. Потом — лёгкие всхлипы. Я стучу пальцами, не кулаком, мягко.

— Это скорая. Я врач. Мы не враги. Можно поговорить?

Ответа нет. Только ветер за окном. Мы не слышим её — значит, окно открыто. Значит, она на подоконнике.

— Я просто посижу здесь. Не буду лезть, не буду заставлять. Я тоже не всё понимаю, если честно. Но я рядом.

Я присел у двери, опёрся на стену. Вова молча отходит назад, чтобы не мешать. Это мой раунд. Диалог — тонкая материя. Тут не по алгоритму. Тут по сердцу.

— Я не хочу жить, — раздаётся глухо. Женский голос. Спокойный. Уставший, как будто произносит это не впервые.

— Можно. Не жить. День. Два. Но остаться. Просто быть. А потом — видно будет.

— Я не хочу быть. Я не могу.

— Слушай… я понимаю. Правда. Бывает так, что не хочется вообще ничего — ни говорить, ни дышать, ни быть. Но знаешь, я тоже не просто так здесь. Не просто потому, что это моя работа. Я тоже иногда задаю себе вопрос, зачем всё это? Но, может, мы оба здесь не случайно. Может, есть причина. Есть цель. Даже если сейчас она не видна — это не значит, что её нет. Давай просто поговорим.

Молчание. Потом тихий щелчок, поворот замка.

Вова напрягается, я жестом показываю — спокойно.

Дверь открывается.

Она стоит босая. В тонкой майке. На запястьях — свежие порезы. На подоконнике плюшевый мишка. Окно открыто. За ним Москва. Мигает где-то здание банка, как чужая планета.

— Можно я закрою окно?

Она кивает. Я медленно прохожу мимо, не приближаясь. Закрываю. Воздух становится тише. Почти тёплым.

— Спасибо, — говорит она.

— Не за что. Хочешь, посижу немного? Без осмотров. Без диагнозов.

— Посиди…

Мы сидели на полу, напротив друг друга. Я у стены, она на подоконнике, но уже не на краю. На коленях мишка. Она перебирала лапы игрушке, только без слов.

— Знаешь, — сказала она вдруг, — когда ты врач, все думают, что ты сильный. Что ты не ломаешься.

— У Вас медобразование?

— Анестезиолог. Детская реанимация. Мы с сыном лежали в одной больнице, пока он был жив. Я дежурила там же, через этаж. Потом перевели в хоспис.

— И Вы всё это время работали?

— А куда деваться? У нас с мужем ипотека, няня и только одна зарплата. Он ушёл. Сказал, не может больше. Я осталась одна.

Я не знал, что сказать. Только кивнул. Бывает, что слова — это мусор. Лучше просто быть. Просто слушать.

— Последние три дня он почти не открывал глаз. Только улыбался, когда я касалась его руки. А в ночь, когда он умер, я была на дежурстве. Он ушёл без меня. И я даже не простилась.

Она говорит спокойно. Голос ровный, даже без надрыва. Но по глазам видно: там внутри такой шторм, что, если бы был звук у нас бы посыпались окна.

— Я не врач больше, — добавила она. — Я просто оболочка. Пустая. У меня больше нет никакой цели. Даже пепел от сына — в колбе. Я иногда сижу и думаю: а вдруг и мне туда?

Вова заглянул в комнату, тихо, на цыпочках. Я махнул — не вмешиваться.

Он снова исчез.

Я решил не лечить. Не уговаривать. Просто побыть рядом.

— Я не знаю, зачем я здесь, — сказал я. — Может, чтобы ты не умерла. А может, чтобы ты потом, через пару лет, кого-то ещё отговорила. Знаешь, как это работает? По цепочке. Один человек остаётся — и спасает другого. А потом ещё одного. А потом вдруг оказывается, что ты была звеном в чьей-то судьбе.

Она впервые улыбнулась. Улыбка была как царапина на стекле — лёгкая, почти незаметная, но ты сразу видишь: здесь больно.

— Ты думаешь, я смогу кому-то помочь, если я сама… ну…

— Я думаю, что ты уже помогаешь. Просто тем, что жива.

Мы просидели так, наверное, минут двадцать. Не было слёз. Не было истерик. Только разговор. Мягкий. Почти тёплый. Как если бы двое замёрзших делили один шарф на двоих.

Потом пришёл участковый. За ним двое из МЧС. Я вышел к ним, объяснил, что форсажа не нужно. Дверь открыта, окно закрыто, никто никуда не полезет.

Потом приехала психбригада. Молодая врач, в очках и с хриплым голосом, вежливо, без давления, предложила проехать с ними.

Девушка, её звали Лена — согласилась. Без споров. Просто устало встала, обула тапочки и пошла. Плюшевого мишку взяла с собой.

Я провожал её до лифта.

— Ты ведь приедешь обратно домой? — спросил я.

Она кивнула.

— Не знаю когда. Но постараюсь.

И ушла.

Когда всё закончилось, мы с Вовой стояли у машины, курили на морозе.

— Ну, Док, ты, конечно, на болтовне вытянул.

— Я сам на грани. Устал. Если бы она прыгнула — я бы, наверное, тоже сломался.

— Все ломаются. Главное — не разбиться.

Он затушил окурок, сел в кабину и добавил:

— Поехали. Тут ещё полгорода умирать собирается.

А я остался ещё на минуту.

Посмотрел вверх. 22 этаж. Свет в её окне горел. И мне почему-то стало тепло.

Я сидел в тёплой кабине, пока Вова ковырялся в своем телефоне, а диспетчер молчал.

Смена шла дальше вызовы, люди, давление, боль, нервы. Всё по кругу.

Но внутри… Внутри было ощущение, будто из меня вылили всё. Как воду из чайника. Пусто, горячо, гудит в ушах. Ни сил, ни мыслей. Просто хочется выключиться.

Я устал. По-настоящему. Не от физических нагрузок, а от лиц, от слов, от бесконечного «спасай».

В один момент мне показалось, что, если бы она шагнула, я бы не выдержал. Не в том смысле, что ушёл бы за ней. А в том, что сломался бы.

Но она не шагнула, она осталась, и значит, я выдержал.

Значит, где-то внутри меня всё ещё есть этот стержень. Невидимый, но живой. Он гнётся, но не ломается. Он шепчет, когда всё орёт. Он не даёт мне упасть.

А значит… Я справлюсь.

Высотка в небе, двадцать второй этаж,

В окне мерцает огонёк, как мираж.

Там чья-то боль, отчаяния крик,

И в тишине замер последний их миг.

Мы мчимся сквозь ночь, сквозь свет фонарей,

К тому, кто заблудился в лабиринте дней.

Внизу, как на ладони, город спит,

Но там, наверху, кто-то на краю стоит.

Мы поднимаемся выше, быстрее,

Чтобы спасти, чтобы успеть, скорее!

И каждый вызов — урок и судьба,

А жизнь продолжается, даже когда беда.

Рождение Кибер Дока

Мы доехали до подстанции. Я зашёл в кабинет, разделся, сел за стол. Вбил в строку: «Как создать телеграм-канал». Не чтобы прославиться. Не чтобы «медийка». Не потому что хочется лайков или комментариев. А потому что во мне что-то не умещается — не злоба, не боль, а просто… переизбыток. Чувств, мыслей, всего сразу. Оседает внутри, как пыль в луче света. И я понимаю: если не начну говорить, всё это заглушит меня самого. А говорить — значит дышать. Значит, жить. И может, кто-то рядом услышит.

Этот канал — не для шоу. Это не про «смотрите, как я спасаю». Это про «послушайте, как я иногда не справляюсь». Про тишину в машине после смерти. Про шутки в чайной, которые прячут усталость. Про руки, что дрожат ночью, когда вспоминаешь лицо пациента, которого не успел спасти.

Я назову его «Кибер Док». Не потому что круто звучит. А потому что мне нужен щит. Образ. Маска, чтобы прятаться за ней, но при этом говорить честно. Анонимно — искренне. Просто без лишнего внимания к имени.

Анонимно. Без героизма. Без трескучих слов о призвании. Просто человек в броне, выходящий на вызов каждый день — то с укладкой, то с голосом, то на остатках терпения.

Кибер Док — это дневник. Это хранилище всего, что не помещается в рапорты. Истории, которые никто не услышит, если не рассказать. Пациенты, которых забывают сразу после похорон. Родственники, что просят остаться, даже когда всё уже сказано.

Я просто хочу делиться. Историями. Страхами. Победами. Провалами. Тем, что остаётся после вызова. Тем, что накапливается между вызовами. Тем, что делает меня живым, даже когда кажется, что всё вокруг давно омертвело.

Так родился я.

Кибер Док.

Не персонаж. Не аватар.

А способ остаться человеком. Когда всё вокруг требует стать машиной.

Когда я понял, что канал будет — встал вопрос: какой я там?

Фотку лица ставить не хотелось. Слишком уязвимо. Да и кому интересна очередная рожа с тенью под глазами и синим фонендоскопом на шее? Таких сотни. А я не хотел быть сотым. Я хотел быть — собой.

Решил: нужен образ. Защитный. Цельный. Чтобы остаться анонимным, но и не быть пустым ником без души.

И тут началось.

Сначала я просто вбил в поиск: «медицинский шлем».

Первая картинка — каска хирургическая. Вторая — фото врача в противочумном костюме. Третья — мем с Дарта Вейдера в белом халате.

«Бред», — подумал я. Но где-то внутри что-то щёлкнуло.

Шлем… а почему бы и нет?

Я ведь действительно в защите каждый день. Только не из титана.

Моя броня — это выдержка, усталость, привычка не показывать страх.

Она держится не на болтах, а на том, что я всё ещё поднимаюсь с койки, когда звонит «103». На силе, которую не видно. Но которая не даёт развалиться.

Открываю Ебей. Вбиваю: «шлем ….».

И всё. Пропал.

Сижу полтора часа, листаю, читаю отзывы, сравниваю фильтры, прозрачность стекла, вентиляцию.

Один — блестящий, как мотоциклетный. Другой — матовый, с неоновыми вставками. Есть даже с голосовым искажением.

Смотрю и думаю: «Вот бы мне такой на вызов.

Чтобы алкаши с белочкой в подъезде, увидев, сразу трезветь начинали».

Я долго думал, зачем он мне. Шлем. Образ. Маска без имени.

Потом понял, он даёт право молчать, прятать лицо, но не смысл. Говорить от всех, не привязывая к одному. Быть рядом, но не на виду.

Не герой, не звезда — просто голос изнутри системы.

Этот шлем не про защиту от смерти. Он про возможность быть и не исчезать. Про то, как остаться собой, даже когда всё вокруг рушится.

Я долго думал, что надеть.

Когда уже был готов запускать канал, когда придумал шлем, когда собрал визуал, остался один важный вопрос — а будет ли видно, что я со скорой?

Можно было надеть обычную куртку. Чёрную. Без символов. Чтобы не привлекать внимание. Сделать вид, что я никто и звать меня никак. И тогда в этом был бы чистый аноним — голос из-за стекла, тень, рассказывающая истории.

Но потом я посмотрел на форму. На эту синюю куртку, я прошел в ней все, она касалась всего. О манжеты, вытертые о сумки и больничные каталочные ручки. На капли перекиси, оставшиеся где-то на воротнике после очередного вызова.

И понял — я не хочу от этого отказываться.

Эта куртка — не просто одежда. Это часть меня. Это сигнал. Это маркер.

Это способ сказать: «Я оттуда. С улиц. Из машин. Из подъездов, где ночью не горит свет. Я не выдумал эти истории. Я в них был».

Я решил: шлем будет киберный. А куртка — скорая. Синяя, с красными вставками. С эмблемой.

Пусть видят. Пусть знают. Пусть верят.

Потому что в какой-то момент мой дневник перестал быть просто дневником.

Он стал инструкцией. Памяткой. Пособием для тех, кто не знает, что делать.

Как понять, что у человека инсульт.

Что делать при остановке сердца.

Как принимать роды, если ты один в квартире с женой и пробкой из машин снаружи.

Я стал рассказывать не только истории. Я стал объяснять.

Доступно. Просто. Без академического гнета. С матом, но по делу.

И мне начали писать.

«А если давление 220 — вызывать?»

«Маме 84, упала — что делать до вас?»

«У ребёнка судороги — страшно, жду скорую, но подскажите хоть что-то…»

Я начал отвечать. Подбирать слова. Иногда на бегу, с вызова. Иногда поздно ночью, уставший, но не равнодушный.

И это вдохновило.

Это дало мне новое чувство. Что, может быть, я не просто «перевожу тела из точки А в точку Б».

Что, может быть, я учу. Направляю. Защищаю. Помогаю не только руками, но и словами.

Ушло около тридцати тысяч.

Съёмка. Шлем. Свет. Куртка. Графика. Пару раз — реклама в других каналах.

Микрофон — чтобы голос звучал, как надо.

Я копил по чуть-чуть, подрабатывал. Откладывал. Где-то жмотился на еду, где-то не поехал к друзьям, а сидел дома, монтируя ролик про признаки инсульта.

Я ничего не заработал в самом начале. Я тогда еще не думал, что из блога это превратиться в личный проект «Кибер Док», или даже бренд?

Вообще. Ни рубля. Только тёплые сообщения. Иногда — истории.

И вот, в один день, в начале апреля 2024 года, я открыл статистику.

100 подписчиков.

Целая сотня. Сто людей, которых я не знал. Не родственники. Не друзья.

Просто люди, которым что-то отозвалось. Которым был важен голос из шлема.

Я тогда поставил чай. Сел на кухне. Смотрел в телефон и впервые за долгое время улыбался без усилия.

Это было не про цифры и не про охваты.

А про то, что я действительно важен — не как номер, не как часть системы, а как тот, кто оказался рядом в самый нужный момент.

Как Кибер Док.

Голос. Образ. Смысл.

И с этого момента назад пути уже не было.

Глава 3. Кислородный привет из Тик Тока

После той смены я долго не мог заснуть. Казалось бы, всё закончилось благополучно: окно закрыто, пациентка жива, мы сделали, что могли. Но внутри что-то продолжало гудеть. Низко, фоном. Как напряжённая струна, которая всё никак не оборвётся.

Я впервые понял, что человек может выгореть молча. Без истерик, без срывов. Просто однажды он садится в машину и не чувствует — ни руля, ни дороги, ни себя. Я не хотел дойти до этого. И, наверное, поэтому и появился Кибер Док — как способ сбрасывать лишнее, пока оно не прожгло изнутри.

С каналом всё только начиналось. Первые посты, десятки реакций, люди, которые писали: «Ты озвучил то, о чём я молчал годами». Это вдохновляло. Но вдохновение не отменяло рутину.

Скорая не ждала лайков. Она звонила. Кричала. Подбрасывала новое.

Смена шла спокойно. Даже подозрительно. До обеда три вызова: давление, парень с переломом ноги, дежурный гипертоник с глазами «да мне просто таблетку». Машина теплая, термос полон, настроение почти выходного. Я даже пошутил, что сегодня нас забудут и не вызовут больше вообще.

Зря.

В 14:36 диспетчер:

— Бригада 212-я.

Смотрю в планшет. Девушка, 24 года. Ожог. Не уточнен.

Напарник со мной новичок. Только неделю как вышел после стажировки. Зовут Глеб. Со всем студент, рюкзак наперевес, глаза ещё не потускнели. Но старается. Не нытик. Уже плюс.

— Что думаешь, Глеб? — спрашиваю, пока едем.

— Ну… химия? Или кухня? Или солярий…

— Или всё сразу. Готовь травматологический набор.

Дом обычный. Девятиэтажка, запах старых кастрюль и кошек. Подъезд распахнут, нас встречает голый мужик в шортах и носках. Он даже не здоровается, просто говорит:

— Она вон там. В трусах сидит. В дверь стучала. Я думал наркоманка.

Мы поднимаемся. На площадке у двери сидит девушка. Молодая, симпатичная, ну, если бы не ад в её глазах. Вернее, вокруг глаз.

Лицо красное, мокрое, отёкшее. Веки спазмированы. Слёзы текут ручьём, она трясётся и судорожно пытается дышать.

— Вы кто?

— Скорая. Не двигайтесь. Что произошло?

— Я… я… отбеливатель… в термос… тикток… крышка… хлопок… глаза… не вижу!

Я уже на коленях рядом, Глеб ставит укладку. Давление в норме, пульс бешеный.

Я беру её за руку.

— Всё хорошо. Дышите. Мы с вами. Расскажите по шагам.

Сквозь спазмы, обожжённые глаза и панические всхлипы вылетают слова:

— Хотела термос от чайного налёта отмыть… Нашла видео… Сказали, засыпать порошок фирмы Н и залить кипятком…

— Какой?

— Белая пачка… как стиральный порошок… Похожи, они же рядом лежали… Я не посмотрела… Просто засыпала…

Беру пачку, читаю «Кислородный отбеливатель».

Она замолкает на миг. Потом начинает говорить снова — уже как будто не нам, не врачам. Себе. Вслух. Тихо. Лихорадочно.

— Думала, быстро… залью, закрою, постоит… чистенько будет. Я… я крышку сверху положила, просто положила… Она туда всосалась и тут БУМ. Все до потолка (3 метра в этой смеси).

Голос срывается.

— Хлопок сильный, будто кто-то что-то взорвал. Я даже не поняла сначала… Прямо в лицо, прямо в глаза… Мне показалось, что кто-то выстрелил. В упор. Я не успела закрыть глаза… Они будто сразу заклеились…

Пауза.

— Пекло, дышать не могу, лицо горит, а я стою, трясусь, термос падает… И темно. Не от того, что ночь, а потому что я не вижу.

Пауза. Она трясёт руками, даже не осознавая.

— Я пыталась открыть глаза, резкая боль, слегка свет вижу, и ничего больше не вижу и быстро глаза закрываются. Я не могла понять, я ослепла? Или просто боюсь открыть? И грудь жгло. Сквозь футболку. Всё, что было, будто кипятком облили. Я кричала. Я просто… я задыхалась. Стало страшно.

Теперь голос срывается на плач.

— Промыла глаза и выбежала. Телефона не видела… ни экрана, ни кнопок… Выбежала в коридор… в чём была… трусы… всё. Даже не подумала… Стукалась в двери. В три. Я испугалась, что ни до кого не достучусь. Лицо, будто в огне… глаза, они чужие, чужие, не мои. Я подумала, что всё. Вот он, конец. Что сейчас — потемнеет совсем, и я элементарно ослепну.

Она замирает. Слёзы уже не текут. Голос — почти шёпот.

— Никто не говорил, что будет так страшно. Ни в этом видео, ни на упаковке…

А она даже не прочитала упаковку.

— Я просто хотела отмыть чай. Провести уборку дома.

Она зажимает лицо ладонями. Потом медленно выдыхает.

— Я не знала, что такая мелочь может сжечь жизнь.

Я уже вижу термический + химический ожог роговиц. Давление, температура и она получила прямо по глазам и по дыхательным путям.

Глеб промывал ей глаза под проточенной водой 15 минут.

— Я больше. Больше никогда не буду повторять лайфхаки из тикток…

Мы аккуратно укладываем её на носилки. Глаза чуть-чуть открываются. Одна роговица белёсая (бельмо), ожог 1–2 степени. Второй глаз пока под вопросом.

— Я ослепну?

— Вам скажет офтальмолог, надо показаться врачу.

— Простите, что в таком виде…

— Поверьте, нам все равно.

Глеб молчит всю дорогу назад. Потом говорит:

— А я думал, хуже, чем «в фольге в микроволновке», ничего не будет.

— Добро пожаловать, стажёр. Тут каждый день новый способ умереть за 39.99 рублей с маркетплейса.

В потоке дней и вызовов спешим,

Где жизнь порой хрупка, как тонкий дым.

И каждый новый случай — новый след,

И вот он — кислородный наш привет.

В стремлении помочь и облегчить боль,

Мы ищем выход, гоним прочь любую роль.

Порой и смех, и слёзы — всё вместе,

И тикток подскажет, как справляться с честью.

Так в буднях скорой службы, день за днём,

Мы учимся быть сильными вдвоём.

И каждый миг — урок, и каждый вздох,

В потоке жизни — наш негромкий взлёт.

Химический и термический ожог. Первая помощь.

Химические и термические ожоги — две разные беды, но действовать надо быстро и чётко. Ни те, ни другие не прощают медлительности. Особенно если речь идёт о глазах, дыхательных путях или слизистых.

Если обожгло химией — сначала убери химию.

Если обожгло температурой — убери температуру.

Звучит просто. На деле каждый раз паника, визги, беготня по квартире.

Поэтому я расскажу, как надо.

Химический ожог.

Чаще всего — кислота или щёлочь. Может попасть на кожу, в глаза, в рот.

Самое главное — немедленно смывать. Не через минуту. Не когда закончишь читать инструкцию. Сразу. Холодной водой. Много. Не стакан. Не полтора литра. А 10–15, если нужно. В идеале под проточной водой. Это важно.

Если попало в глаза — отводите веко и промывайте обильно. От внешнего уголка к внутреннему, если умеете. Если не умеете — просто лейте.

Минут 10–15. Без остановки. В больницу всё равно ехать. Но чем раньше смоете, тем больше шансов спасти пораженный участок.

Если химия попала в рот или глотку, не давайте ничего глотать. Не вызывайте рвоту. Вообще. Промойте рот водой. Можно дать воды прополоскать и выплюнуть. И всё. Остальное в стационаре. Не надо совать молоко, лимонный сок и народную мудрость с интернет форумов, как вы прочитали, лайфхаки плохо заканчиваются.

Теперь термический ожог.

Если обожглись кипятком, пламенем, паром — первое и главное: охладить. Не льдом, не морозилкой. А просто проточной холодной водой.

Долго. 10–15 минут. Чем быстрее начнёте, тем меньше площадь поражения. И тем слабее будет боль.

Никаких масел, сметаны, мочи, мазей из бабушкиной аптечки. Не мажьте, не накрывайте грязной тканью. Но главное не дать ожогу развиться. А это делает вода.

Если ожог обширный не прорывайте пузыри. Не снимайте прилипшую одежду. Просто охладите всё, что вокруг, и вызывайте скорую.

Если обожгло лицо, шею, дыхательные пути — это уже экстренно. Отёк может перекрыть дыхание. Тут нельзя ждать. Звоните 103. И не оставляйте пострадавшего одного.

И в любом случае после первой помощи в больницу. Потому что даже если с виду ничего, последствия могут быть коварными. Особенно от химии.

Запомни одно. Лучше сделать мало, но сразу, чем красиво, но через 10 минут. Вода, спокойствие и скорая. Всё остальное — это уже работа врачей.

Внимательно читайте этикетки, и способы применения.

Глава 4. Белые колготки

Некоторые смены кажутся рутинными. Ты едешь по маршруту, уже зная, чем всё закончится. Принимаешь вызов, ставишь диагноз, доставляешь в приёмный и всё. Словно работа по инструкции. Никаких лишних движений.

Но есть такие смены, которые остаются в тебе навсегда. Не из-за сложности, не из-за редкости. А потому что что-то в тебе ломается. Или навсегда прилипает. Иногда в деталях. Или в одном цвете.