Бесплатный фрагмент - Велесариум

От Автора

Дорогой читатель, перед тобой — не просто книга. Это сплетение снов, видений и забытых истин, которые преследовали меня всю мою жизнь. Имя моё — Владимир Иванов, и я являюсь не столько автором этого произведения, сколько его проводником, летописцем тех отголосков памяти, что прорывались ко мне сквозь толщу времени и реальности.

С чего всё началось? Пожалуй, с самого детства. В том возрасте, когда другие дети видят сказочных героев, мне являлись иные гости. Я до сих пор, будто вчера это было, помню, как в три или четыре года просыпался от ощущения, что за окном не ночь, а нечто грандиозное. Я подходил к окну и видел их: исполинские тени, медленно шествующие между спальными пятиэтажками. Они были ростом с небоскреб, их ступни не касались земли, а силуэты растворялись в облаках. Я не боялся. Я смотрел, затаив дыхание, чувствуя странное, щемящее чувство узнавания. А иногда в комнате, в солнечном луче, танцевали крошечные существа из света и пылинок, и я слышал неясный шепот, доносившийся из углов.

Эти видения со временем притупились, ушли вглубь, как подводное течение. Но они не исчезли. Около пяти лет назад что-то щелкнуло. Я начал практиковать осознанные сновидения — и двери восприятия распахнулись вновь, но уже с невероятной силой. Я начал вести дневник, куда записывал всё, едва проснувшись. Порой я просыпался в ледяном ужасе, с сердцем, готовым вырваться из груди, — от видений падающих лун, горящих городов и существ с каменными сердцами. А иногда — в состоянии немого, счастливого восторга, со слезами на глазах, вспоминая сияние трёх лун над незнакомым, но до боли родным миром. Стихи, которые ты найдёшь в этой книге, рождались именно в такие мгновения, на грани сна и яви, как последний отзвук уходящего видения.

Но этот мистический опыт — лишь вершина айсберга. Путь к «Велесариуму» начался одиннадцать лет назад с простого, но жгучего вопроса: кто мы и откуда? Я облазил всё, что мог: от пыльных архивов и археологических отчётов до древних храмов и секретных религиозных общин. Я искал ответы в священных текстах всех конфессий, в трудах забытых историков, в узорах народной вышивки и в генетических кодах. Каждый найденный пазл, каждая странная артефактная находка лишь укрепляли меня в мысли, что наша истинная история — не та, что написана в учебниках. Она куда древнее, грандиознее и… опаснее.

Эта книга — результат того путешествия. Это попытка собрать воедино обрывки снов, крупицы древних знаний и пророческие озарения в единое полотно. Я не претендую на истину в последней инстанции. Я лишь предлагаю тебе ключ. Ключ к двери, за которой скрывается память о нашем подлинном прошлом — о Золотом Веке и Великом Падении, о богах, ходивших среди нас, и о трёх лунах, что когда-то освещали наше небо.

Готов ли ты повернуть его?

Владимир Иванов

Пролог: Слово волхва Велеслава

…И да пребудут сии слова в веках, как назидание и предостережение. Да не повторится.

Мои пальцы, иссохшие и испещренные прожилками лет, с трудом сжимают тростниковое перо. Оно черпает чернила из горшка, где смешаны сажа священного огня, сок чертополоха и мои собственные слезы. Каждая буква, что ляжет на этот свиток из выделанной кожи, будет выцарапана из самой глубины моей памяти, из самого нутра, где до сих пор ноют шрамы, оставленные падением звезд. Я пишу не чернилами — я пишу пеплом былых миров и болью невосполнимых утрат.

Мне, Велеславу, волхву Святорусов, хранителю крупиц Знания, что уцелели в горниле двух Великих Падений, отмерен был срок, троекратно превышающий век обычного человека. Не как благословение, но как наказание и бремя ниспослано мне это долголетие. Ибо я — последний, кто видел. Видел небо во всей его первозданной славе. Видел танец трех Лун.

Ныне лишь одна одинокая Луна-Селена плывет в бархатной тьме, холодная и безответная. Ее свет — это свет скорби, свет памяти о сестрах, что навеки канули в небытие. Но я-то помню! Я закрываю глаза — и сквозь пелену лет мне является то небо. То, что было колыбелью нашего рода.

Леля, юная и стремительная, словно серебряная рыбка, проносилась по небосводу, завершая свой хоровод за семь ночей. Ее свет был ярок и дерзок, он отбрасывал резкие, словно вырезанные из сапфира, тени и заставлял молодых девиц слагать песни о быстротечной любви.

Фатта, средняя сестра, была иной. Ее свет был мягким, задумчивым, опаловым. Она оборачивалась вокруг Мидгард-Земли за тринадцать дней, и ночи ее правления были полны тайн и тихой магии. В ее сиянии волхвы творили самые сокровенные обряды, а травы набирали наибольшую силу.

Их венчал величественный Месяц, мудрый и неспешный страж, чей лик, испещренный ликами Предков, менялся за девятнадцать с половиной суток. Он был отцом и матерью для младших, постоянной точкой в вечном движении небесного свода.

Воздух в те времена был густым и сладким, от него кружилась голова, как от старого меда. Деревья тянулись к трем ночным светилам так высоко, что казалось, вот-вот коснутся их ветвями. А по ночам, если прислушаться, можно было услышать, как поют кристаллы в недрах земли, втория хору светил. Мы жили в Золотом Веке, полагая его данностью, а не даром.

Но ничто не вечно под Лунами. Золото тускнеет, обращаясь в ржавое железо, а мудрость — в гордыню. Я был там, когда первая из сестер, Леля, погасла. Я видел, как небо заплакало огненными слезами, и мир захлебнулся в воде и крови. Я думал, что нет боли сильнее.

Я ошибался.

Ибо вторая катастрофа, низринувшая Фатту, была рождена не кознями внешних врагов, а червоточиной в наших собственных сердцах. Мы, жрецы и дети Рода Великого, сами стали орудием собственного проклятия. Мы возомнили себя богами, дерзнули оседлать Стихии, и за эту гордыню поплатились небом над головой.

Теперь я сижу у одинокого окна в землянке на окраине Та-Кеми, куда нас, последних уцелевших, перенесли на утлых Вайтманах. За стеной слышна речь чужеземцев с кожей цвета ночи. Мы учим их строить плотины и возводить стены, звать дождь и читать звезды. Они смотрят на нас с благоговением, называя Белыми Богами.

О, горькая ирония! Боги, что разрушили собственный мир! Боги, что не смогли уберечь свое небо!

Я пишу это не для них. И даже не для вас, далекие потомки, что, быть может, наткнетесь на сии скрижали под обломками иных цивилизаций. Я пишу это, в первую очередь, для себя. Чтобы выплеснуть на пергамент ту боль, что разъедает мою душу изнутри. Чтобы попытаться осмыслить, где мы свернули с пути, указанного Предками.

Сии хроники — не летопись побед. Сие есть летопись Падения. Летопись того, как три Луны стали двумя, две — одной, а сердце рода человеческого — остывшим пеплом.

Прислушайтесь же к моим словам, и да не повторится сие в веках. Да не взойдет никогда та гордыня, что выше Мудрости, и та жажда власти, что сильнее любви к миру, тебя породившему.

Начинаю свою печальную повесть.

Книга первая: начало пути

Глава 1: Небо наших отцов. Танец Лели, Фатты и Месяца

Порой, чтобы понять всю глубину падения, нужно сначала вспомнить вершину. Я закрываю глаза, отрешаюсь от запаха лечебных трав, дымящихся в жаровне, от далеких голосов строящегося города, и позволяю памяти унести меня вспять, сквозь толщу столетий, в тот миг, когда я был молодым послушником в Храме Звездного Наследия в благословенной Антлани.

Тогда мне было пятнадцать зим. Мои легкие дышали полной грудью, а не хрипели, как старый мех, как сейчас. Кожа не знала морщин, а спина не гнулась под тяжестью прожитых лет и непосильного груза воспоминаний. И небо… о, Боги, небо тогда было совсем иным.

Помню ту ночь с такой ясностью, будто это было вчера. Я стоял на самой высокой площадке Звездного Храма, на мраморном полу, испещренном серебряными инкрустациями небесных карт. Воздух был теплым и плотным, напоенным ароматом ночных цветов, морской соли и сладковатым дымком священных курений. Но это был лишь фон. Главное происходило наверху.

Ибо на черном, как крыло ворона, бархате небосклона пылали три солнца ночи. Не холодные одинокие точки, а живые, дышащие светила, чей свет переливался и смешивался, создавая немыслимую симфонию света и тени.

Леля была самой дерзкой. Малая, но яркая, она неслась по своей стезе с такой стремительностью, что, казалось, вот-вот сорвется и укатится в бездну. Ее свет был ослепительно-белым, почти синим на острие. Он не столько озарял, сколько пронзал ночь, отбрасывая резкие, чернильные тени. В ее семидневный цикл молодежь устраивала игрища — бегала по лесам, играя в догонялки с ее летучими тенями. Мы, юные послушники, шептались, что под светом Лели лучше всего удаются заклятья скорости и проницательности. Она была как первая любовь — внезапная, яркая, ослепляющая.

Фатта была ее полной противоположностью. Она плыла не спеша, величественно, совершая свой хоровод за тринадцать ночей. Свет ее был мягким, задумчивым, переливчатым. Он не падал, а струился, окутывая холмы и долины в сияющую дымку, в которой словно танцевали миллионы светлячков. В ее опаловом сиянии краски не исчезали, а лишь приглушались, обретая магическую глубину. Зеленое дерево становилось изумрудным, красная черепица крыш — багряной, а белый мрамор Храма — призрачным, будто высеченным из лунного камня. Ночь Фатты была ночью волхвов, поэтов и влюбленных. Шепот под ее светом казался особенно значимым, а клятвы — нерушимыми. В ее свете мы, ученики, впервые постигали тихую магию трав и учились слушать шепот звезд.

И над всем этим царил Месяц. Великий, мудрый, вечный. Его испещренный ликами Предков лик был для нас календарем, учебником истории и зеркалом судьбы. Девятью с половиной суток он шел по небосводу, и каждый его цикл был сакральным действом. Когда его полный лик сиял в зените, кажется, был слышен гул самой земли, поющий ему гимн. Его свет был желтоватым, теплым, отеческим. Он не слепил и не завораживал, а успокаивал. Он освещал дорогу домой путникам, указывал путь кораблям в океане и благословлял новорожденных. В его свете старейшины вершили суд, а жрецы проводили самые важные, общественные обряды. Он был точкой опоры, осью, вокруг которой вращался не только небесный хоровод, но и вся наша жизнь.

В ту ночь я впервые понял, что значит «гармония». Это не было отсутствием бурь или конфликтов. Нет. Это было совершенное равновесие. Три Луны, три сестры, три лика божественного. Быстрая Леля будила в нас дух авантюры. Таинственная Фатта открывала врата в мир тонких материй. Мудрый Месяц напоминал о корнях, долге и традиции.

Я простоял так до самого рассвета, наблюдая, как их сияние постепенно бледнеет перед растущей мощью Ярилы-Солнца. Леля скрылась первой, словно шаловливый ребенок, убегающий с места шалости. Фатта растворилась медленно и нехотя, ее дымчатый свет еще долго цеплялся за вершины деревьев. И лишь Месяц, могучий и невозмутимый, встречал утро, постепенно превращаясь из сияющего диска в бледный призрак на светлеющем небе.

Спускаясь с башни, я чувствовал себя иным. Я был частью чего-то грандиозного и совершенного. Мы все были частью этого. Каждый камень в мостовой, каждая былинка в поле, каждый человек — все было вплетено в эту небесную симфонию.

Мы думали, что так будет всегда. Мы верили, что танец трех сестер вечен. Мы и представить не могли, что однажды этот танец превратится в паническое бегство, а небесная симфония — в похоронный марш, в котором каждая нота будет отлита из огня и льда.

Мы были детьми Золотого Века, и мы не знали, что у всякого золота есть своя цена. И цена эта, как оказалось, — память, выжженная в душе вечным пламенем падающих звезд.

Глава 2: Великий Город: симфония камня, света и воли

Если бы душа Антлани могла быть явлена зримо, она предстала бы в облике ее столицы — Великого Города, чье истинное имя ныне утрачено и остается лишь как смутный отзвук в памяти ветра. Это был не просто город; это была мысль, облеченная в форму, живой организм, где каждая улица, каждое здание дышало в унисон с пульсом Мидгарда.

Архитектура, рожденная из мечты. Здесь не было места грубому насилию над материей. Здания не строили — их растили. Жрецы-зодчие, владевшие искусством резонанса, вступали в диалог с кристаллической решеткой белого коралловидного камня. Под мягкое пение и направленную волю жрецов, камень сам тянулся ввысь, образуя не угловатые громады, а плавные, устремленные к небу спирали, арки, парящие мосты и купола, столь тонкие, что сквозь них просвечивало солнце, окрашивая интерьеры в теплые, медовые тона. Фасады зданий покрывали живые фрески — сложные переплетения светящихся лиан и цветов, чей окрас менялся в зависимости от времени суток и настроения проходящих мимо людей. Улицы были вымощены не плитами, а единым, упругим и теплым ковром из затвердевшего, но живого света, который струился мягкими волнами под ногами.

Потоки жизни и света. Энергия для этого великолепия черпалась напрямую из «Сердца Антлани» — гигантского кристалла в Храме Единого Огня. От него по всему городу, вплетенные в стены и мостовые, тянулись световоды — живые жилы из чистого света. Ночью, преломляясь через призму трех Лун, они изливали в улицы не слепящее сияние, а мягкое, переливчатое свечение: серебристое и резвое под Лелей, задумчиво-опаловое под Фаттой и спокойное, золотистое под светом Месяца. Этот свет не отбрасывал теней, он рождал их изнутри предметов, делая ночной город призрачно-прекрасным и одновременно абсолютно реальным.

Вайтманы и поющие мосты. По небесным проспектам, между сияющими шпилями, бесшумно скользили вайтманы. Эти корабли, похожие на гигантских скатов или диковинных птиц с крыльями из перламутра, не имели видимых двигателей. Они парили, отталкиваясь от гравитационных полей планеты и управляясь чистой мыслью пилота. Их траектории были столь же изящны и предсказуемы, как полет бабочки, а их корпуса мерцали, впитывая и отражая дневной и лунный свет. Мосты через реки и каналы тоже были живыми. Они не перекидывались с берега на берег, а вырастали из одного и тянулись к другому, их перила были сплетены из цветущих ветвей, которые тихо пели на ветру, создавая ненавязчивую, умиротворяющую мелодию.

Хранилище Памяти и искусственный разум. В центре города, в основании Храма Знаний, находился величайший артефакт Антлани — Кристалл Ар-Шилены, Хранилище Памяти. Это был не просто архив. Это был живой, мыслящий разум, вобравший в себя знания, опыт и даже отголоски душ всех предыдущих поколений. К нему можно было подключиться через особые медитативные камеры, и он не просто выдавал информацию — он погружал искателя в саму суть вопроса, позволяя пережить открытие как собственное. Мудрецы советовались с ним, как с живым учителем, а художники черпали в его глубинах вдохновение для новых произведений.

Гармония с природой. Технология здесь не противостояла природе, а была ее продолжением. Вода в фонтанах не просто била струями — она танцевала, складываясь в сложные, изменчивые фигуры, повелеваемая легкими жестами девушек-гидроманток. Сады были не только местом для гуляний; это были гигантские биолаборатории, где выращивались те самые светофрукты, а также цветы, способные своим ароматом исцелять душу, и деревья, в кронах которых обитали существа из чистого света — младшие духи стихии Воздуха.

Великий Город Антлани был воплощением высшего идеала — цивилизации, достигшей такого уровня развития, когда технология перестает быть инструментом выживания и становится инструментом творения красоты, познания и поддержания вселенской гармонии. Каждый его камень, каждый луч света был наполнен смыслом и жизнью. Казалось, так будет всегда. Но именно эта вершина, это абсолютное могущество, породили в сердцах некоторых ту самую «тень гордыни», что в конце концов обратила весь этот свет — в кромешную тьму и пепел. Мы были богами в своем мире, но забыли, что даже боги должны следовать законам Равновесия.

Глава 3: Слово о Волхвах. Как мы служили Народу

Ты, возможно, думаешь, дитя моего времени, что все те чудеса, что я описывал, рождались сами собой, по мановению руки неведомых богов. Нет. За каждым сияющим камнем мостовой, за каждым спелым колосом на ниве и за каждым здоровым ребенком стоял наш труд — труд волхвов. Мы не были властителями. Мы были слугами. Живыми каналами, связующими народ мой с великим дыханием Мидгарда. И сейчас, когда от всего этого осталась лишь пыль, я с особой болью и нежностью вспоминаю, как это было.

Помню, как пришел к нам в селение старый волхв Игнат, тот самый, что стал моим наставником. Не в парадных ризах, а в простом холщовом балахоне, пахнущем дымом костра и сушеными травами. К нему шли все — от мала до велика. И я, юный, спросил его тогда: «Отче, в чем твоя сила?» Он улыбнулся, и в глазах его вспыхнули звезды: «Сила моя, отрок, в том, чтобы быть нужным. В том, чтобы видеть недуг раньше, чем он проявится, и слышать голос земли, прежде чем она онемеет от боли».

Целители. Мы не лечили в привычном тебе смысле. Мы возвращали Равновесие. К нам приводили женщину, что томилась от непонятной грусти. Я, тогда еще ученик, видел лишь бледное лицо. А Игнат видел больше. Он видел, как ее жива — тонкая светящаяся оболочка души — спутана и помутнена, словно тучами. Он не давал снадобий. Он садился рядом, клал на ее голову теплые, шершавые ладони и начинал тихо напевать. Это был не просто звук. Это была вибрация, старинная, как сам мир. И я, затаив дыхание, видел, как те «тучи» рассеиваются, а жива вновь начинала pulсировать ровным, чистым светом. Женщина открывала глаза — и слезы высыхали сами собой, сменяясь улыбкой. Мы учили людей слышать свою собственную живу, беречь ее чистой пищей, добрыми мыслями и молитвой-напевом, обращенной к светилам.

Хлебодары. А как мы работали с землей! Перед севом мы шли в поле не с заклинаниями, а с просьбой. Мы ложились на прохладную, упругую землю, приникали к ней ухом и слушали. И земля отвечала. Не словами, а ощущением. Она могла «сказать»: «В этом году я хочу родить золотистую полбу», или «Отдохни, человек, здесь я сама взращу тебе целебные коренья». Мы были переводчиками между народом и духом нивы. И потому хлеб наш был не просто пищей. Он был благодарностью, воплощенной в злаке. Он давал не просто сытость, а силу. Силу самой земли.

Учителя. С детства мы открывали в каждом дитяти его дар. Не заставляли всех учить одни и те же руны. Одного мальчика, непоседу и сорванца, я водил в лес. Он боялся тишины. Но я показал ему, как слушать шепот дуба, как понимать предостережение трещащей ветки, как дружить с ястребом, что кружил над полем. И он нашел себя, став ведающим леса, звероловом, в чьих руках не гибла ни одна лишняя жизнь. Другую, тихую девочку, я подвел к Кристаллу Хранилища. Она не испугалась его сияния, а замерла, и глаза ее стали бездонными. Она слышала голоса Предков, песни забытых эпох. Она стала летописцем. Мы не лепили всех под одну мерку. Мы помогали каждому зажечь свою собственную свечу, чтобы вместе они составляли одно великое, неделимое сияние.

Судьи. Ко мне приходили и в гневе, с распрями. Два соседа спорят о меже. Один кричит, другой сжимает кулаки. Я не слушал их слов — слова всегда лгут. Я смотрел на их ауры, на переплетение энергий. И видел: суть не в клочке земли, а в старой обиде, в забытом оскорблении. И я говорил не о границах, а о том, что нужно отпустить камень, что тяготит душу. И, бывало, эти взрослые, седовласые мужи, разжав кулаки, плакали у меня на плече, как дети, вспоминая, как вместе играли в детстве. И уходили от меня не победитель и побежденный, а вновь ставшие братьями.

Вот чем мы были. Мы — сердце народа. Мы напоминали всем, от пахаря до жреца в белых одеждах, что они — часть единого целого. Что могущество — не в покорении стихий, а в умении танцевать с ними в одном хороводе.

Глава 4: Антлань — жемчужина Мидгарда. Жизнь в согласии со Стихиями

Спускаясь тем утром с Звездной Башни, я не просто ступал по отполированным мраморным ступеням. Я шел по спинам великанов, по позвонкам самой истории. Ибо Антлань, раскинувшаяся у меня под ногами, была не просто городом или даже страной. Она была живым существом, кристаллом сознания, вросшим в тело Мидгард-Земли.

Воздух здесь всегда был напоен не просто запахами, но самыми соками бытия. Соленый бриз с Великого Западного Океана смешивался с ароматом цветущих садов, что каскадами спускались по террасированным склонам холмов. Не те сады, что вы знаете, потомки. Деревья здесь пели на ветру, а их плоды сияли изнутри мягким светом, словно заключившие в плоть частицу лунного сияния. Мы называли их «светофруктами», и одного такого яблока хватало, чтобы насытить взрослого мужчину на целые сутки и подарить ему видения гармонии мироздания.

Архитектура Антлани не бросала вызов природе — она была ее продолжением. Здания не строили, а выращивали. Жрецы-архитекторы, владевшие силой стихии Земли, направляли рост белоснежного коралловидного камня, заставляя его тянуться ввысь изящными, устремленными к небу спиралями. Мосты не перекидывались через реки, а вырастали из одного берега и тянулись к другому, живые и дышащие. По их перилам вились светящиеся лианы, а в ажурных порталах гнездились птицы с хрустальным оперением, чьи трели складывались в незатейливые мелодии.

В центре всего великолепия возвышался Храм Единого Огня, увенчанный кристаллом величиной с холм. Этот кристалл, называемый «Сердцем Антлани», был аккумулятором и преобразователем энергий. Днем он впитывал свет Ярилы, а ночью отдавал его, но уже преломленным через призму трех Лун. Леля наделяла его свет живостью и силой, Фатта — мудростью и глубиной, а Месяц — стабильностью и постоянством. Этот свет растекался по световодам, вплетенным в стены домов и мостовых, поэтому ночная Антлань была почти столь же светла, как и днем, но свет ее был магическим, не отбрасывающим теней.

Но истинное чудо не лежало на поверхности. Оно было скрыто в Глубинных Садах, куда допускались лишь посвященные. Там, в гротах, стены которых были усыпаны живыми самоцветами, билось сердце нашей цивилизации — источник Силы Стихий.

Помню свой первый визит туда с моим наставником, волхвом Игнатом. Он был стар, его борода казалась высеченной из лунного камня, а глаза видели не тебя, а твою душу.

— Смотри, отрок, — его голос был похож на шелест веков, — и постарайся почувствовать, а не понять.

Мы стояли на краю огромного подземного озера. Но вода в нем была не водной. Она была… жидким светом, переливающимся всеми цветами радуги. Это была не стихия Воды в ее обычном состоянии. Это был ее первозданный дух, ее квинтэссенция. В воздухе парили сгустки чистого Огня, не обжигающие, а дарующие озарение. Потоки воздуха, видимые глазу, как струи расплавленного серебра, пели хоралы космоса. А из глубин доносилось мерное, могучее биение — пульс самой Земли.

— Здесь стихии не разделены, — пояснял Игнат. — Здесь они едины, как едины пальцы на руке. Сила, что здесь пребывает, не для разрушения. Она — для созидания, для поддержания Равновесия. Мы, жрецы, лишь дирижеры в этом великом оркестре. Мы направляем энергию, чтобы сады цвели, чтобы кристаллы росли, чтобы Вайтманы парили в небесах. Мы — слуги Равновесия, Велеслав, а не его господа. Запомни это как самый главный свой завет.

И я запомнил. Я видел, как жрецы, стоя на кристаллических платформах над озером, мягкими движениями рук направляли потоки энергии. Один наполнял светом уличные фонари в предместьях. Другой — укреплял корни Древа-Города, что было средоточием всей жизни Антлани. Третий — тонко настраивал защитный купол, невидимый щит, ограждавший нас от космических бурь.

Жизнь здесь казалась идиллией. Вайтманы, похожие на гигантских серебряных скатов, бесшумно скользили между башнями. Люди не знали болезней и нужды. Искусство, музыка и философия цвели пышным цветом. Мы изучали законы мироздания, черпая знания из Хранилища Памяти — кристалла, хранившего мудрость всех предыдущих поколений.

Но даже тогда, в тот первый день моего посвящения, стоя перед ослепительной красотой Источника, я уловил нечто… тревожное. Может, это было пророческим даром, а может, просто зоркостью юности. Я видел, как некоторые из старших жрецов, те, что обладали наибольшей властью, смотрели на переливающуюся энергию не с благоговением слуг, а с холодным, оценивающим взглядом хозяев. В их глазах читался не вопрос «как мне послужить Равновесию?», а вопрос «как мне обратить эту Силу себе на пользу?».

Я списал это тогда на свою неопытность, на играющее воображение. Как же я ошибался. Эта тень, эта первая трещина в фундаменте нашего рая, была гораздо реальнее, чем мне казалось. Зерно будущей катастрофы уже было брошено в плодородную почву нашего благополучия. И оно ждало лишь часа, чтобы прорасти.

Книга вторая: Разлад

Глава 1: Храм Знаний. Первые тревожные звоночки и тень гордыни

Годы моего ученичества в Храме Знаний текли подобно полноводной реке — неспешно, мощно и неумолимо. Я постигал законы симпатической магии, учился читать летопись мира по напластованиям горных пород и распознавать голоса стихий в шелесте листьев и журчании ручья. Казалось, сама Вселенная раскрывала передо мной свои свитки, написанные светом звезд и ритмом пульсирующих кристаллов.

Храм Знаний был не просто зданием. Это был гигантский организм, выращенный вокруг главного Хранилища Памяти — кристалла Ар-Шилены. Его вершина упиралась в купол Звездного Зала, а корни уходили так глубоко в недра земли, что, как говорили старцы, достигали самого сердца Мидгарда. В его многогранных глубинах мерцали искры сознания всех великих волхвов, воинов и творцов, когда-либо живших в Антлани. Прикоснуться к нему означало услышать шепот тысячелетий.

Именно здесь, в тишине залов для медитаций, я впервые воочию столкнулся с тем, что впоследствии назову «первой трещиной». Мы с братьями-послушниками изучали принципы резонанса, как тонкое вибрационное поле одного кристалла может привести в гармоничное движение целую сеть. Наш наставник, тот самый Игнат, объяснял, что так же и общество: каждый человек — это кристалл, и его чистота или диссонанс влияют на все мироздание.

Внезапно дверь распахнулась, и в зал вошел верховный жрец Зориан. Он был облачен в белоснежные ризы, расшитые не серебром, а холодным, почти жидким платиновым сплавом, что уже говорило о многом. Его фигура источала не столько мудрость, сколько несокрушимую уверенность. За ним следовали двое его приближенных — молодые, но уже с надменными взглядами.

— Старец Игнат, — голос Зориана был гладким и острым, как отполированный клинок. — Вы все еще кормите учеников сказками о гармонии? Век чистого созерцания проходит. Сила Стихий требует не благоговения, а воли, способной ее обуздать.

Игнат не пошевелился. Его спокойствие было подобно гранитной скале.

— Сила, не обузданная мудростью, подобна потоку, не направленному руслом, Зориан. Она сметает все на своем пути, включая того, кто возомнил себя ее повелителем.

Зориан усмехнулся, и в его глазах мелькнуло что-то холодное.

— Ваши «русла» и «равновесия» делают нас уязвимыми, старик! Пока мы шепчем заклинания и медитируем, враги у наших границ копят силы. Дети Змея уже строят козни! Они не станут слушать наши проповеди о гармонии. Им нужна лишь одна речь — речь силы!

Он подошел к макету города, над которым мы работали, — идеальной модели, где каждый элемент был связан незримыми энергетическими нитями.

— Вот, смотрите, — он резким движением руки нарушил схему, сместив несколько кристаллов. Энергетическая сеть вспыхнула и погасла. — Дисбаланс. Хаос. Это вы называете угрозой. А я называю это возможностью.

Он извлек из складок своей мантии небольшой темный кристалл, испещренный неестественными угловатыми гранями.

— Этот артефакт не просто проводит энергию. Он концентрирует ее. Умножает. Он может создать луч такой мощи, что испарит любой корабль врага. Без долгих ритуалов. Без просьб к стихиям. По моей воле.

В воздухе запахло озоном. От кристалла исходила тяжелая, гнетущая вибрация, заставляющая зубы ныть. Игнат побледнел.

— Ты впускаешь в наш дом яд, Зориан. Эта вещь… она не из гармоничного мира. Она из мира распада. Ты играешь с силами, которые не в силах постичь.

— Я не собираюсь их постигать, старик! Я собираюсь их использовать! — отрезал Зориан и, повернувшись, вышел, громко стуча посохом по мрамору.

Тишина, воцарившаяся после его ухода, была густой и тягостной. Игнат долго смотрел на дверь, а потом обвел взглядом нас, молодых и испуганных.

— Запомните этот день, дети. Запомните этот холод. Это не просто спор о методах. Это спор о самой сути нашего бытия. Одни из нас верят, что мы — часть великого Целого. Другие… другие начинают верить, что они — его центр и владыка.

В тот вечер, глядя на три Луны, восходящие над уснувшим городом, я впервые не чувствовал былого восторга. Величественный танец светил теперь казался хрупким. А внизу, в сияющих улицах Антлани, среди поющих фонтанов и сияющих садов, уже зрела та самая «тень гордыни», что отбрасывал черный кристалл в руке Зориана. Она была пока мала, но она пустила корни. И я, юный Велеслав, с ужасом понимал, что мы все стоим на пороге эпохи, когда молитва будет подменена приказом, а служение — владычеством. И что цена такой подмены будет ужасной.

Глава 2: Весть с Лели. Появление Кощеев и угроза с ближайшей Луны

Тот день начался с неестественной тишины. Воздух, обычно напоенный гудением жизни, застыл. Даже светофрукты на деревьях горели приглушенно, словно сквозь пелену. Мы с братьями-послушниками занимались ритуальными практиками в Атриуме Звука, где вода, стекая по резным желобам, создавала сложные музыкальные гармонии. Но сегодня и вода звучала фальшиво, ее переливы сбивались на тревожный, нервный ритм.

Первым признаком беды стал свет Лели. Она взошла, как обычно, но ее сияние, всегда такое чистое и дерзкое, было искажено. Вместо ровного серебристого свечения она пульсировала грязновато-лиловыми всполохами, а по ее поверхности пробегали темные, словно чернильные, пятна.

— Смотрите! — кто-то из учеников указал на небо. — Леля заболела?

Игнат, стоявший рядом со мной, не отрывал взгляда от светила. Его лицо стало суровым.

— Это не болезнь, отрок, — прошептал он. — Это рана. На нее набросились хищники.

Холодная волна пробежала по моей спине. До сих пор угроза Зориана и его последователей была абстрактной, философской. Но теперь она обретала форму там, в вышине.

Тревожный звон Кристалла Совета прорвал застывший воздух. Его звук, обычно плавный и призывный, теперь был резким, пронзительным, словно крик о помощи. Мы, послушники, бросились в главный зал Храма.

Картина, открывшаяся нам, была пугающей. Зал был полон. Помимо верховных жрецов в белых и платиновых robes, здесь стояли воины в доспехах из закаленного дерева и светостали, их лица были напряжены. В центре, на огромном полированном диске из черного обсидиана, парило голографическое изображение Лели. Оно было испещрено алыми точками, которые медленно, но верно расползались по поверхности спутника.

У ритуального огня стоял Верховный Жрец Антлани, старец Мирон. Его фигура, обычно излучающая невозмутимость, сейчас казалась согнутой под невидимой тяжестью.

— Братья и сестры! — его голос, усиленный магией, гремел под сводами, но в нем слышалась усталость. — Весть, которую мы все надеялись никогда не услышать, пришла. Проход открыт. Дети Змея, Кощеи, которых мы изгнали в иномирье, нашли лазейку. Они не просто проникли на Лелю. Они выстроили там свои крепости, свои темные заводы. Они буравят недра, выкачивая ее жизненную силу!

В зале пронесся гул. Кто-то вскрикнул от ужаса. Я почувствовал, как земля уходит из-под ног. Кощей… Это слово из страшных сказок детства. Не человек и не зверь, а нечто холодное, машинное, питающееся жизненной энергией миров. Они были порождением хаоса и небытия, существами без души, чья единственная цель — потребление.

— Но… как? — раздался голос из толпы. — Наши предки запечатали все врата!

— Запечатали те, что знали, — раздался новый, твердый голос. Это был Зориан. Он вышел на середину зала, его платиновые доспехи сверкали в свете кристаллов. — Но мироздание нестабильно. Появляются новые разломы. И пока мы, — он с презрением окинул взглядом старших жрецов, — молились о равновесии и изучали травы, враг действовал. Смотрите!

Он взмахнул рукой, и изображение Лели увеличилось. Теперь мы видели не просто точки, а чудовищные сооружения: черные, угловатые башни, похожие на скорпионов, изрыгающие в небо фиолетовые выхлопы; огромные буры, вгрызающиеся в лунную кору; и потоки какого-то темного, маслянистого вещества, растекающиеся по поверхности, гася ее естественное сияние.

— Они не просто строят базы, — продолжал Зориан, и в его голосе звучала леденящая душу убежденность. — Они превращают Лелю в гигантское оружие. В плацдарм для атаки на Мидгард-Землю! Каждый час их укрепления растут. Каждая минута их машины становятся мощнее. Они выкачивают из Лели энергию, чтобы обрушить ее на нас!

Старенький Игнат шагнул вперед. Его тень, отброшенная на стену, казалась огромной и дрожащей.

— И что ты предлагаешь, Зориан? — спросил он тихо, но его голос был слышен в самой глубине зала.

Зориан повернулся к нему, и его глаза вспыхнули.

— Я предлагаю то, что должен был предложить любой, у кого есть хоть капля разума! Мы не можем ждать, пока они завершат свои приготовления. Мы не можем просить их оставить Лелю в молитвах. Есть только один язык, который они понимают! Язык силы!

Он снова взмахнул рукой, и изображение сменилось. Теперь это была схема некоего грандиозного сооружения — циклопического кристаллического массива, направленного в небо.

— Проект «Перун»! — провозгласил он. — Мы используем объединенную мощь Стихий Земли и Огня, пропущенную через усилительные кристаллы! Один удар! Всесокрушающий луч чистого света, который испепелит все их постройки, развеет их прахом в космической пустоте!

В зале повисла оглушительная тишина. Идея была чудовищной. Применить силу такой мощи против целого небесного тела? Это было неслыханно.

— Ты с ума сошел, Зориан! — крикнул Игнат, и в его голосе впервые прозвучал гнев. — Ты не знаешь, к каким последствиям это приведет! Леля — часть небесного равновесия! Ее разрушение может вызвать цепную реакцию! Ты можешь разорвать саму ткань мира!

— А их присутствие на ней не разрывает ее?! — парировал Зориан. — Их машины, пожирающие ее плоть? Я предлагаю хирургическое вмешательство! Очистить рану огнем! Да, Леля будет ранена. Но она исцелится! А мы сохраним наши дома! Или ты предпочитаешь увидеть, как эти твари спустятся с небес и превратят Антлань в такие же руивы?!

Спор разразился яростный. Зал раскололся. С одной стороны — сторонники Зориана, говорящие на языке силы, страха и немедленного действия. С другой — приверженцы старой школы во главе с Игнатом, призывающие к осторожности, к поиску иного пути, к дипломатии, к попытке восстановить древние печати.

Я стоял, разрываясь между двумя лагерями. Ужасные образы с Лели пугали меня до дрожи. Но и холодная, бездушная решимость Зориана вселяла не меньший ужас. Я смотрел на искаженное лицо своего учителя Игната и видел в его глазах не просто несогласие. Я видел пророческий ужас. Он смотрел не на Зориана, а сквозь него, в будущее, которое тому было неведомо. Или… в котором он не хотел признаваться.

В тот день Кристалл Совета не пришел к единому решению. Но семя было брошено. Идея удара, идея тотального уничтожения, впервые была высказана вслух и упала на благодатную почву страха. Тень с Лели медленно, но верно опускалась на Антлань, отравляя не только небо, но и умы. А я, юный Велеслав, впервые в жизни почувствовал леденящее дыхание надвигающейся катастрофы, еще не зная, что стану одним из немногих, кто переживет ее и будет нести ее отголоски в себе, как незаживающую рану.

Глава 3: Совет Жрецов. Тяжкое решение Тарха Даждьбога

Смятение, посеянное Зорианом, не утихало, а разрасталось, как пожар в сухом лесу. Весть о Кощеях на Леле и о безумном проекте «Перун» просочилась за стены Храма Знаний. В некогда гармоничных улицах Антлани теперь слышались не песни, а тревожные перешептывания. Воздух звенел от страха, и этим страхом мастерски пользовались сторонники Силового Пути.

Через три дня после рокового заседания был созван Вселенский Совет Жрецов — высший орган власти, собиравшийся лишь в моменты величайшей опасности. Местом его проведения был выбран Круг Равновесия — открытая площадка на самой высокой вершине Антлани, где не было ни крыши, ни стен, только небо над головой и три Луны в качестве безмолвных свидетелей.

Когда мы с Игнатом поднялись туда, площадка уже была заполнена. Сотни жрецов в ризах всех цветов радуги, символизирующих их специализацию, стояли, разбившись на группы. Между ними зияла пустота — не физическая, но энергетическая, пропасть во взглядах и намерениях. С одной стороны — белые и голубые robes приверженцев Старых Путей, с другой — алое, черное и холодное платиновое серебро последователей Зориана.

В центре Круга горел костер, но не обычный. Это был Огонь Совета — живое пламя, питаемое коллективным сознанием всех присутствующих. Его цвет и форма менялись в зависимости от настроения собравшихся. Сейчас он метался, выкидывая то ослепительно-белые языки ярости, то багровые клубы страха, то черные, дымные всполохи раздора.

Верховный Жрец Мирон поднял руку, и гул стих. Его лицо в свете нестабильного пламени казалось высеченным из древнего, потрескавшегося камня.

— Братья и сестры, — начал он, и голос его был полон бездонной скорби. — Наш мир стоит на пороге войны. Войны не только с внешним врагом, но и войны внутри нас самих. Мы должны принять решение, которое определит судьбу не только Антлани, но и всего Мидгарда. Предлагаю выслушать обе стороны.

Первым выступил Игнат. Он говорил негромко, но каждое его слово, усиленное силой воли, падало в гробовую тишину.

— Мы призываем к Разуму, а не к Страху, — сказал он. — Удар по Леле — это не хирургическое вмешательство. Это отсечение здоровой конечности, чтобы избавиться от нарыва. Мы не знаем последствий! Леля связана с Мидгардом незримыми нитями гравитации и магии. Ее разрушение может вызвать тектонические катастрофы, сдвинуть ось планеты, разорвать ее защитные поля! Мы предлагаем иной путь — найти способ восстановить Древние Печати. Это займет время, но это сохранит Равновесие!

— Времени у нас НЕТ! — голос Зориана прозвучал, как удар хлыста. Он вышел на середину, его плащ развевался, словно крылья хищной птицы. — Пока мы будем искать в пыльных свитках способы «восстановить печати», Кощеи построят на Леле армаду и обрушат ее на наши головы! Вы предлагаете рискнуть существованием всего нашего народа в надежде на гипотетическое «Равновесие»? Я предлагаю действовать! Да, удар будет мощным. Да, Леля получит раны. Но она — камень. Она переживет это. А наши дети — нет, если мы будем медлить! Проект «Перун» — это не слепая ярость. Это акт спасения!

Споры разгорелись с новой силой. Казалось, сам воздух раскалился от ненависти и страха. Огонь Совета вздымался к небу кроваво-красным столбом. И в этот момент, когда казалось, что Совет расколется навсегда, произошло нечто.

Небо над нами… изменилось. Свет трех Лун померк, затмеваемый новым, пронзительным сиянием. Сверху, из глубин космоса, хлынул поток ослепительной, почти невыносимой для глаза белизны. Он материализовался в центре Круга, и из него вышел… Бог.

Это был Тарх Даждьбог, Хранитель Земли и Покровитель Рода Великого. Он был высок, и его доспехи казались сотканными из солнечного света и молний. Его лицо было прекрасным и ужасным одновременно, полным такой мощи и скорби, что многие не выдержали и опустили взгляд. От него исходила вибрация, от которой дрожала земля и застывало пламя Совета.

Никто не осмелился издать звук. Даже Зориан стоял, потрясенный, его уверенность на мгновение испарилась.

Тарх обвел взглядом собравшихся, и его взгляд, казалось, заглядывал в самую душу каждого.

— Дети мои, — его голос был подобен гулу далекой, но приближающейся грозы. — Я слышу ваш спор. Я вижу раздор в ваших сердцах. И я видь ту тьму, что пустила корни на сестре-Леле.

Он помедлил, и тяжесть его молчания была страшнее любого крика.

— Путь восстановления Печатей… отнял бы годы, которых у вас нет. Бездействие есть смерть. Но и путь слепого уничтожения, что предлагают гордецы, — есть смерть иная, еще более страшная, ибо она отравит саму душу мира.

Сердце мое упало. Значит, выхода нет?

— Лелю… нельзя спасти, — продолжил Тарх, и в его голосе прозвучала бездна боли. — Ее ядро уже заражено. Машины тьмы пожирают его, чтобы создать оружие, что испепелит Мидгард. Через лунные циклы она станет гигантской бомбой, которую они направят на вас.

Ужас, холодный и окончательный, сковал всех присутствующих.

— Посему, — громовым голосом возвестил Даждьбог, — я беру эту тяжелую ношу на себя. Не вашим рукам, ослепленным гордыней или страхом, совершать сей акт. Я сам низрину огонь возмездия на Лелю. Но знайте… и запомните! За все надо платить. Расплата за спасение придет. Не сегодня. Не завтра. Но она придет. И будет она страшной.

Он поднял руку, и в ней засверкал огромный, пламенеющий меч, которого, казалось, не могла удержать и тысяча мужчин.

— И да падет вина сия на меня, Даждьбога, и на род Кощеев, ее погубивший! Да будут они прокляты во веки веков!

Он взмыл в небо, превратившись в ослепительный сгусток энергии. Мы все, как один, вскрикнули, подняв головы. На фоне диска Лели появилась новая, крошевая, но невероятно яркая звездочка. Она росла, пока не затмила собой все остальные светила.

И тогда из этой звезды ударил луч. Не луч огня в нашем понимании. Это была сама квинтэссенция разрушения, сгусток божественного гнева и безмерной скорби. Он был нем. Абсолютно беззвучен. И в этой тишине было нечто более ужасное, чем в любом грохоте.

Луч достиг Лели.

И она… не взорвалась. Она начала рассыпаться. Медленно, почти невесомо. Ее серебристая поверхность покрылась черной паутиной трещин, и затем она стала распадаться на огромные, плавно расходящиеся в стороны глыбы. Ее свет погас, сменившись фантасмагорическим зрелищем тихого, величественного распада.

Но это было лишь началом её агонии. В отличие от Лели, чьи осколки падали ледяным дождём энергии, Фатта, пронзённая в самое сердце ядовитым дыханием распада, не выдержала внутреннего напряжения. Её опаловая твердь, лишённая животворящей магии, не рассыпалась на глыбы — она взорвалась.

Величественный хоровод светила обратился в хаотичный вихрь обломков. Большинство из них, повинуясь слепой силе, умчалось в бездну, но некоторые, самые массивные, устремились вниз, к Мидгарду, влекомые роковым притяжением. Один из таких исполинских осколков, пылающий шар оплавленного камня и погасшего света, прочертил в небе Та-Кеми огненную рану и рухнул в местность с цветущими деревьями и садами, превратив в великую пустыню.

Удар был подобен падению горы. Земля содрогнулась, исторгая из своих недр огонь и чёрный дым. Все небо стало бурым от песка. Там, где ещё мгновение назад были сады, леса и реки, зиял теперь гигантский шрам — раскалённый кратер, на дне которого клокотала расплавленная порода. Но главное чудо, страшное и прекрасное, произошло потом. Невероятная энергия, что некогда питала Фатту, не могла просто испариться. В момент удара она высвободилась, спекая те пески которые были внутри нее в мириады причудливых форм. Воздух наполнился звоном, похожим на хрустальный перезвон, — это триллионы кварцевых зёрен сплавлялись в чистейшее, прозрачное как слеза стекло, пронизанное золотистыми нитями высвободившейся мощи. Эти золотые «слёзы» Фатты, застывшие в песчаной образовавшиеся гигантской пустыне, ещё долгие тысячелетия будут хранить в себе отголосок её тёплого, опалового сияния — немое свидетельство былой гармонии и безмерной цены её утраты.

Но тишина на Земле длилась недолго. Достигли нас первые последствия. Земля под ногами содрогнулась, издав глухой, протяжный стон, словно от невыносимой боли. Воздух завихрился, завывая ледяным ветром, пришедшим ниоткуда. А где-то вдали, на западе, донесся первый раскат грома — предвестник Великого Потопа.

Я стоял на коленях, рыдая, не стесняясь слез. Я видел, как плакал седой Игнат. Я видел, как побледневший Зориан смотрел на небо с странной смесью торжества и ужаса.

Спасение обернулось самой страшной карой. Мы были спасены. Но небо над нами навсегда изменилось. И мы все понимали — это только начало. Слово «Расплата», произнесенное богом, висело в воздухе, тяжелее любого камня. Танец трех сестер закончился. Навсегда.

Глава 4: Осколки Рая. Начало Великого Потопа

Тишина после падения Лели была не просто отсутствием звука. Это была собственная противоположность, всепоглощающий гул вакуума, вырвавшегося на место, где еще мгновение назад существовало целое небесное тело. Он давил на уши, на разум, на душу. А потом этот вакуум заполнился криком.

Кричала земля. Глухой, протяжный стон, шедший из самых ее недр, заставил нас всех, стоявших на Круге Равновесия, рухнуть на колени. Мраморные плиты под ногами вздыбились, пошли трещинами. Где-то внизу, в сияющих улицах Антлани, послышался первый звон бьющегося хрусталя и грохот рушащихся карнизов.

Но это был лишь аккомпанемент. Главное действо разворачивалось на небе.

Там, где еще недавно сияла юная Леля, теперь висела гигантская, медленно расползающаяся туча обломков. Они были разного размера — от городов до домов, и все они, повинуясь неумолимой силе тяжести, начали свое падение в атмосферу. Они входили в нее не с огненными хвостами метеоров, а с ледяным безмолвием, испуская лишь фосфоресцирующее, зловещее свечение. Это были не камни. Это были глыбы замороженной магии, лунной материи, пронизанной силой Стихий, которую теперь разрывало на части.

И тогда с небес полилась не вода. Полились слезы Лели.

Первые капли были размером с кулак. Они не стекали, а падали с неба тяжелыми, прозрачными шарами, внутри которых плясали сгустки погасшего света. Они разбивались о крыши и мостовые с сухим, хрустальным звоном, и там, где они падали, камень покрывался инеем, а живая древесина мгновенно чернела и рассыпалась в прах.

— Энергетический нектар! — закричал, захлебываясь, Игнат, прикрывая голову руками. — Она истекает своей сущностью! Бегите! В укрытия!

Но бежать было некуда. Весь мир стал эпицентром катастрофы. Небо превратилось в гигантское решето, из которого хлестали струи ледяной, мертвой энергии, смешанной с физическими осколками. Где-то вдали, над океаном, послышался нарастающий, чудовищный гул. То, что мы приняли за гром, было голодным ревом поднимающейся стены воды, высотой с небосклон. Великий Потоп, рожденный гравитационным ударом и падением массы, неумолимо надвигался на Антлань.

Хаос поглотил город. Сияющие башни, что мы растили веками, рушились, как подкошенные колосья. Мосты, живые и дышащие, рвались с глухим стоном, словно живые сухожилия. Сады, певшие днями ранее, были сметены ураганным ветром, который принес с собой запах серы и расплавленного металла. Защитный купол над городом, веками державшийся на энергии Стихий, вспыхнул ослепительным светом и погас, не выдержав диссонанса в самом сердце мироздания.

Я бежал, спотыкаясь о трещины в земле, уворачиваясь от падающих с неба горящих обломков и ледяных слез погибшей Луны. Воздух был густым от праха и криков. Я видел, как Вайтмана, пытавшаяся взлететь, была пронзена гигантским осколком и, объятая пламенем, рухнула на Храм Знаний. Я видел, как люди, еще вчера жившие в гармонии, в панике метались по улицам, давя друг друга, их лица искажены животным ужасом.

Светофрукты на деревьях вспыхнули разом, как миллионы крошечных сверхновых, и погасли навсегда. Весь город погрузился во тьму, нарушаемую лишь алым заревом пожаров и зловещим свечением падающих осколков.

Я добрался до нашего скромного жилища при Храме, но от него осталась лишь груда обломков. Из-под камня торчала рука моего наставника, Игната. Он лежал лицом вниз, прикрывая своим телом небольшой, но целый кристалл Хранилища Памяти. Я попытался сдвинуть камень, но был слишком слаб. Его глаза, еще полые минуту назад, смотрели в никуда, но его губы шептали что-то последнее.

Я наклонился.

— …Равновесие… — прошептал он. — Оно… требует жертвы… Бери… беги…

Он умер. И в тот же миг земля содрнулась с новой силой. Со стороны океана донесся оглушительный рев. Стена воды, темная, как сама ночь, и высотой с Рипейские горы, надвинулась на Антлань. Она поглощала все на своем пути. Дворцы, башни, целые холмы — все исчезало в ее черной пасти без следа.

Я схватил кристалл, выдернул его из-под остывающей руки наставника и побежал. Не думая, не видя, повинуясь лишь инстинкту. Я бежал в сторону Каменного Перешейка, в сторону будущей Рассении, как когда-то советовал Игнат. Я бежал, чувствуя, как ледяные брызги от падающих «слез» Лели жгут мне спину, а рев приближающегося Потопа заглушает все остальные звуки.

Я оглянулся лишь раз. Антлань, жемчужина Мидгарда, утопала. Ее сияющие спирали ломались и уходили под черную, бурлящую воду. Последнее, что я увидел, был шпиль Храма Единого Огня, который на мгновение вспыхнул прощальным светом и скрылся в пучине.

Я бежал. Последний из моих учеников, один из немногих, кому было суждено увидеть гибель одного мира и рождение другого. Я бежал, сжимая в руке холодный кристалл — всю мудрость и всю боль моего народа. И в ушах у меня звенела не только буря, но и пророческие слова Даждьбога: «Расплата за спасение придет».

Она пришла. И имя ей было — Потоп.

Глава 5: Пятнадцать зим исхода. Путь по Каменному Поясу

Последнее, что я видел, глядя назад с первых отрогов Каменного Пояса, было бескрайним, бурлящим хаосом воды и тьмы. Антлань, мой дом, моя юность, вся эпоха трех Лун — всё это кануло в черную пучину. Вместо сияющего города у подножия мира простиралось грязно-серое, ревущее море, усеянное обломками былого величия. Воздух более не пах цветами и морем — он вонял мокрым пеплом, гниющими водорослями и смертью.

Нас было мало. Горстка. Жалкие остатки великого народа, подобные речным камешкам, выброшенным на берег после шторма. Мы, пятнадцать выселок, как назвали нас старейшины, начали свой путь в кромешной тьме, под аккомпанемент воя ветра и далекого гула разрушения. Перед нами лежали суровые, незнакомые хребты Рипейских гор — Каменный Пояс, разделявший то, что мы называли Восточным и Западным морями, а ныне — гигантский мост между погибшим прошлым и пугающим будущим.

Первые месяцы были чистилищем. Мы шли, не разгибая спины, под ледяным дождем, который, казалось, никогда не кончится. Небо, лишенное Лели, было ущербным, пустым. Даже свет Фатты и Месяца казался тусклым, оплакивающим сестру. Мы шли, пробираясь через завалы камней и вывороченные с корнем деревья, оставшиеся после тектонических сдвигов. Наши одежды истлели, превратившись в лохмотья. Наши лица почернели от грязи и усталости.

Я, волхв Велеслав, некогда ученик Звездного Храма, стал теперь просто одним из выживших. Моя магия, все мои знания, были бесполезны перед лицом голода и холода. Я тащил на себе самое ценное, что удалось спасти — небольшой, но тяжелый ранец с несколькими свитками и тем самым кристаллом Хранилища, который мне передал умирающий Игнат. Он был нашим ковчегом, в котором мы надеялись сохранить душу нашего народа.

Мы питались тем, что находили. Жесткие коренья, кора деревьев, изредка — неуклюжая ящерица или птица, оглушенная катаклизмом. Прежнее единство рассыпалось быстрее, чем скалы под ударами стихии. Вместо общего «мы» появилось горькое «я». Сильные отбирали еду у слабых. Семьи замыкались в себе, подозрительно косясь на соседей. Шепотом, у ночных костров, начали всплывать старые обиды: «Это все жрецы виноваты!», «Зориан и его приспешники навлекли гнев богов!», «Нет, это старики во главе с Игнатом своей медлительностью довели до беды!».

Я пытался взывать к разуму, к памяти о былом единстве. Но мои слова терялись в вое ветра и урчании голодных желудков. Люди, лишенные рая, быстро сбрасывали тонкий лак цивилизации, обнажая звериный оскал инстинкта.

Однажды мы нашли небольшую пещеру. В ней укрывалась другая группа беженцев — не жрецы и не воины, а простые ремесленники и земледельцы. У них была еда. Немного вяленого мяса и мешок съедобных клубней. Когда наши самые отчаянные и озлобленные попытались отобрать у них припасы, я встал между ними. Я не был воином. Я был худым, изможденным волхвом. Но в моей руке был посох, на вершине которого слабо pulsировал спасенный мною кристалл.

— Остановитесь! — мой голос сорвался на хрип, но кристалл усилил его, наполнив металлическим отзвуком. — Мы уже потеряли свой дом! Неужели мы потеряем и свою честь?! Мы выживем только вместе! Разделение — это смерть!

В тот миг я увидел в их глазах не злобу, а животный страх. И что-то еще — смутный отголосок памяти. Памяти о белых одеждах, о сияющих храмах, о законе, что был выше кулака. Кто-то опустил дубину. Кто-то другой, из группы ремесленников, молча протянул нам несколько клубней.

Этот жалкий жест стал поворотной точкой. Мы не стали брать их еду. Вместо этого мы объединились. Я, используя обрывки знаний, помогал находить источники воды и определять съедобные растения. Ремесленники показали, как сооружать укрытия из кожи и ветвей. Охотники, что были с нами, делились добычей.

Мы больше не были пятнадцатью выселками. Мы снова, пусть и ненадолго, стали одним родом. Родом, идущим сквозь ад.

Годы исхода слились в один бесконечный, изматывающий путь. Мы хоронили стариков и детей, не выдержавших лишений. Мы рождали новых — в пещерах, под вой метели, и эти младенцы, казалось, с первого вздоха знали лишь вкус холода и горечь потерь. Мы пережили нападения стай одичавших зверей, спустившихся с гор от голода. Мы видели, как с неба падали последние, догорающие осколки Лели, выжигая целые участки леса.

И вот, спустя пятнадцать лет, пятнадцать зим бесконечного пути, мы достигли конца Каменного Пояса. Перед нами, за последним перевалом, открылась долина, омываемая великими реками. Земля, не тронутая Потопом. Бескрайние степи, густые леса, и синева озер на горизонте.

Мы стояли, не в силах вымолвить слово. Никто не кричал от радости. Мы просто смотрели, и по нашим обветренным, покрытым шрамами лицам текли слезы. Слезы не счастья, а невероятной, запредельной усталости и тихой, неуверенной надежды.

Мы дошли. Мы выжили. Но мы принесли сюда не только кристалл знаний и память о трех Лунах. Мы принесли сюда семя того раздора, что едва не уничтожил нас в пути. И я, Велеслав, смотрел на эту новую землю — землю, что станет нашей новой родиной, Рассенией, — и чувствовал не только облегчение, но и тяжелую ответственность. Мы должны были построить новый мир. Но сумеем ли мы построить его лучше старого? Судя по теням, что прятались в глазах моих спутников, ответ был далеко не очевиден.

Книга Третья: Рассения — Новое Начало

Глава 1: Земли Беловодья. Обретение новой родины

Спуск с последних отрогов Каменного Пояса был подобен рождению в новый мир. Суровые, оголенные скалы и пронизывающий ветер сменились пологими холмами, покрытыми ковылем, шептавшим нам приветствие на языке, который мы почти забыли — на языке жизни. Воздух, больше не отравленный запахом гари и соленой пучины, был напоен ароматами полыни, влажной земли и цветущих лугов. Птицы, настоящие, живые птицы, пели в зарослях по берегам бесчисленных рек, серебряные ленты которых сбегали с гор и терялись в бескрайних просторах.

Мы шли, не веря своим глазам. Ноги, привыкшие за пятнадцать лет к острым камням и льду, тонули в мягкой траве. Дети, родившиеся в пути и видевшие только серое небо и унылые склоны, с визгом бежали вперед, пугая табуны диких лошадей. Старики, опираясь на посохи, плакали, глядя на эту благодать. После моря смерти мы вышли к океану жизни.

Первые лунные циклы мы провели в состоянии благоговейного шока. Мы разбивали временные стойбища на берегах самой большой реки, которую назвали Ирий, что значит «Тишайший». Вода в ней была настолько чистой и сладкой, что казалось, мы пьем сам свет. Рыба в реках кишела, и достаточно было забросить плетеную сеть, чтобы накормить десяток человек. В лесах, подступавших к степи, было полно дичи, ягод и орехов.

Но мы не были теми наивными детьми природы, какими когда-то прибыли в Антлань. Горький опыт выковал в нас стальную осторожность. Мы помнили цену безмятежности. Прежде чем строить первые постоянные жилища, мы отправили разведчиков во все стороны света — оценить угрозы, найти лучшие земли, понять душу этой новой страны.

Я, взяв свой посох с кристаллом, уходил на долгие дни в одиночестве. Я не искал дичи или пастбищ. Я искал душу этой земли. Я припадал ухом к почве, слушая ее пульс. Я касался руками стволов древних дубов, пытаясь прочесть их память. Эта земля не была девственной. Она была древней, мудрой и помнила времена, возможно, еще до нашего рода. Но она не была враждебной. Она была… терпеливой. Готовой принять тех, кто придет к ней с уважением, а не с желанием покорить.

Вернувшись в стойбище, я собрал совет из глав родов.

— Эта земля — не просто территория, — говорил я им, глядя на уставшие, но полные надежды лица. — Она — живая. Она соглашается быть нашим домом. Но мы должны помнить заветы Предков. Мы не хозяева здесь. Мы — часть ее. Мы должны вплести свою жизнь в ее ритм, а не разорвать его.

Мы назвали новые земли Беловодьем. Не только за белизну снегов на далеких северных пиках, но и за чистоту, которую эта земля даровала нашим сердцам, омытым горем и отчаянием. Беловодье — земля белой, святой реки Ирий и белого, святого начала, к которому мы поклялись вернуться.

Строительство началось не с дворцов и храмов. Оно началось с землянок, с плетеных из ветвей хат, обмазанных глиной. Мы строили их не на открытых местах, а на опушках лесов, укрываясь от ветров и чужих глаз. Мы пахали землю не железным лемехом, вывезенным из Антлани, а заостренным деревом, чтобы не ранить землю. Мы брали от леса и степи ровно столько, чтобы выжить, и благодарили их за каждую добычу.

Жизнь постепенно налаживалась. Слышимым стал смех детей, не омраченный голодом. Женщины стали петь за работой. Мужчины, глядя на тучные стада и полные закромы, распрямили плечи. Мы обрели не просто землю. Мы обрели шанс.

Но по ночам, глядя на небо, где теперь сияли лишь Фатта и Месяц, я чувствовал старую боль. Пустота на месте Лели была вечным напоминанием. Мы были спасены. Мы были дома. Но мы были другими. Радость наша была тихой, осторожной, словно мы боялись спугнуть свою удачу. Мы научились ценить каждый мирный день, ибо знали — ничто не вечно. И в глубине души я хранил предчувствие, что испытания для нашего рода еще не окончены. Тень, что поглотила Антлань, была слишком велика, чтобы просто исчезнуть. Она ждала. А мы, тем временем, готовились построить город, который должен был стать новой свечой в ночи, — Асгард Ирийский.

Глава 2: Основание Асгарда Ирийского. Город Богов на берегу Ирия

Прошли годы. Не годы скитаний и лишений, а годы труда, наполненные шумом строительства, запахом свежеспиленного леса и звоном молитв. Беловодье постепенно преображалось. Разрозненные стойбища сливались в поселения, поселения — в укрепленные городища. Роды Расы Великой, как реки, текли по этой земле, находя свои устья в долинах и на берегах великих рек. Но сердцу нашего народа требовался не просто дом. Ему требовался символ. Центр, который стал бы средоточием нашей воли, нашей памяти и нашей надежды. Место, где пульсировала бы живая связь с утраченным, но не забытым наследием Антлани.

И такой центр был нам явлен. Во время одного из своих одиноких странствий я пришел на высокий холм у слияния рек Ирий и Омь. Место это обладало невероятной силой. Энергия земли била здесь ключом, чистая и мощная, а небо казалось таким близким, что можно было дотянуться рукой до плывущих облаков. Стоя там, я закрыл глаза и прикоснулся к своему кристаллу. И он отозвался — не холодной тяжестью, а теплым, ровным свечением, словно нашел, наконец, родную гавань.

Я собрал Совет Старейшин. Мы сидели вокруг костра на том самом холме, и я говорил им о силе этого места.

— Здесь, — сказал я, — мы воздвигнем не просто город. Мы воздвигнем Храм нашей веры, Крепость нашей воли и Хранилище нашей памяти. Мы назовем его Асгардом Ирийским — Городом Богов на берегу Тишайшего Ирия. Чтобы все, кто будет жить здесь и приходить сюда, помнили: мы — дети Богов, и дух наш должен стремиться к их свету, даже если плоть наша живет на земле.

Идея была встречена с воодушевлением. Устав от скитаний, люди жаждали не просто утилитарного пристанища, а Великого Дела, которое сплотило бы всех. Строительство Асгарда стало общенародным подвигом.

Мы не стали рубить лес вокруг. Мы вписали город в него. Деревья стали частью улиц, их кроны — естественным навесом над площадями. Дома мы строили не из мрамора, а из могучего кедра и лиственницы, но возводили их с таким искусством, что бревна притирались друг к другу без единой щели, а резные наличники и коньки были покрыты древними рунами, оберегавшими покой жителей.

В центре города, на самой высокой точке холма, начали возводить Великое Капище. Его стены, сложенные из отборного белого камня, привезенного с вершин Каменного Пояса, росли медленно и осознанно. Каждый камень был обтесан, освящен и установлен на место с молитвой. Крышу венчал не шпиль, а огромный, сложный символ — Коло Сварога, Колесо Мироздания, сплетенное из металла, добытого в самых сокровенных недрах земли.

Главной же святыней Капища стал Кристалл Хранилища, который я спас из руин Антлани. Для него в центре зала воздвигли каменный пьедестал, и когда я установил его на место, произошло чудо. Кристалл, все эти годы лишь тускло светившийся, вспыхнул ослепительным внутренним светом. От него по стенам Капища побежали живые узоры — голографические лики Предков, карты звездного неба, изображения трех Лун и сияющих городов прошлого. Связь была восстановлена. Мудрость Антлани не умерла. Теперь она жила здесь, в новом сердце нового народа.

Освящение Асгарда Ирийского было назначено на день осеннего равноденствия, в месяц Тайлет. Это был не просто праздник. Это было возвращение домой. Пусть и в новый дом. Со всех уголков Беловодья и Семиречья к холму на Ирии стекались люди. Они несли не дары, а свою веру и свою надежду.