Бесплатный фрагмент - Верят ли сферы в Бога?

Трагедия дракона

1

Что за погром, что за разруха! Кажется, будто буквально минуту назад здесь война отгремела танками, взрывами бомб и пулеметными очередями. Вокруг меня лежала груда каменных осколков, хоть сто веников и метел используй, чтобы все смести — кто же потерпит у себя под боком мусор и беспорядок — в общем, хоть сотню веников и метел используй, все равно чище не будет. А ведь совсем недавно эти осколки были моим домом — необычная, однако, причуда судьбы, не правда ли? Я утер слезы печали со щек и выдохнул, чтобы совсем уж не раскиснуть от наплывших грустных мыслей.

Какой ужас, я поднял прекрасные глаза к небу и клацнул белоснежными зубами от досады и злости. Так много каменных осколков! Глядишь на все, даешь разгул собственной фантазии — что тут могло бы быть, и сразу начинаешь лить литры слез горечи и попутно лапу на голову кладешь. Лапу? Что тут не так, какая лапа? Самая необыкновенная и чудесная: когтистая драконья лапа. Моя лапа. Если кому-то покажется, что этот факт — а именно перед ним с первого же предложения надо ставить читателя, ибо в нем сокрыто ядро истории, — уведет в дебри фэнтези, то чем мне тут крыть? Молодцом прослывет такой умник, что раскусил ловкого хитреца. Я состроил невинное выражение лица.

Здравствуй, читатель. Я — самый лучший на свете дракон. Все драконы, и я — живой гений — в том числе, славятся манерами и воспитанием, потому тут не пройдут оправдания: мол, простите, забыл поздороваться, поэтому мне немного стыдно. Бери, не стесняйся, дружок-пирожок, открывшуюся правду о происхождении твоего рассказчика и живи с ней долго и счастливо. Жизнь медом не покажется, если не будет портрета главного героя: не порадуешься, не посмеешься, поэтому вперед давай распишем мою личность в красках и деталях. Ну, по крайней мере, насколько хватит самих красок. Я — изысканный дракон, любящий удобство и не обделенный большим-пребольшим миролюбием.

У меня длинный очаровательный хвост, хотя в драконьем обществе никто всякими надуманностями и завышенными стандартами себе голову не кружит. Как решит природа, так и будет — даст при рождении короткий хвост, то пускай, если же наградит длинным хвостом — ну, что же, танцуй и радуйся ее щедрости. А еще мой хвост гибкий! Я заботливо погладил его. Мне нравятся дорогие украшения, как раз на днях надел на кончик хвоста явно недешевый золотой браслет, который мне подарили друзья. Я ненавижу дешевые подделки — их пускай кто-нибудь другой прибережет для себя. Своим достоинствам я хорошо знаю цену и уверяю: трудно представить, насколько она высока. Я гордо вздернул нос и напыщенно выпятил грудь. Тем более браслет удачно скрывает шрам от случайного пореза, нанесенного рыцарским мечом.

Вытянутой головой я напоминаю крокодила: не ясно, конечно, где тут родственная связь, поскольку мы не вылупились из общей скорлупы. Я весь от кончика идеального носа, украшенного двумя милыми рожками (я с некоторой кичливостью провел по ним когтем — впрочем, без таких же украшений не остались ни затылок, ни спина), — вплоть до самого кончика хвоста покрыт светло-зеленой чешуей. Сложно нарисовать в уме нечто более твердое и жесткое, чем моя чешуя — то есть варианты наклюнутся, это же не объять необъятное, однако их все же будет меньше, чем пальцев на человеческих руках и ногах. Да, мы — драконы не чураемся людей. Человек –сосед, может, и шумный, не всегда вежливый (недостаток должного воспитания хуже простуды: первое проходит, второе остается до гроба) и временами до раздражения докучливый, но тем не менее умеющий доказать, что он способен на благородные порывы. Складывается такое ощущение, что при создании драконов не погнушались в одну охапку бросить всех пресмыкающихся: что нашлось, тому за то и спасибо, тут и про змей не забыли, и позаботились о ящерицах — как говорится, больше ингредиентов, значит, нескучное блюдо получится. Также я умею выдыхать огонь, но сейчас у меня нет настроения для этого, однако уверяю: я как-нибудь покажу, как далеко могу изрыгать струи пламени.

Мой портрет явно нуждается в еще одном маленьком дополнении, я задумчиво подпер подбородок хвостом. А я-то, наивный, уже обрадовался в сердце, что явился миру законченный шедевр, и теперь ищи за́мок, стену которого он украсит, так что все при первом взгляде на него от зависти или восторга, а может и того и другого, как карта ляжет, сразу ахнут: «Какая красота, какое чудо! Я прямо не могу устоять». Ты, читатель, обязательно полюбопытствуешь: подожди, подожди дракон, а где твои крылья? Хвост, чешуя и вытянутая зубастая пасть — на месте, и на их счет никаких вопросов, а вот крыльев — немаловажной приметы драконьего рода — почему не видно?

О, запасись терпением!

2

Хороший и ласковый мой читатель, ты, возможно, не удержишься от упрека: «Ты, дракон, большой нарцисс! Фу, смотри, как бы тебе твой длинный нос не прищемили за такое восхваление себя». Согласен, я закоренелый нарцисс. Вот же подтолкнула меня драконья совесть раскрыть душу и покаяться. Прости, пожалуйста, — вечно увивается за мной такой маленький и немного настырный изъян: однако других драконов не разговоришь на похвалу в свою сторону, поэтому и вынужден, так сказать, вытаскивать себя из болота за рога. Хорошо, давай расскажу, что со мной случилось, слушай и не перебивай! Я многозначительно кашлянул и деловито скрестил лапы на животе.

Я молодой дракон: едва-едва ни шатко ни валко пытаюсь пойти без родительской поддержки своим жизненным путем. Люди обычно добавляют еще «тернистым», но мы выбрались не из одного гнезда, поэтому обойдемся без лишних слов. И как еще говорят люди (как же вновь не плюнуть на их территорию) и драконы (отчего и их не подпустить к общей кормушке): молоко не успело на губах обсохнуть, а уже когти чешутся впиться ими во взрослую самостоятельную жизнь. Я в тех годах, когда такой симпатичный и с такой массой отборного интеллекта в голове, что любые весы сломаются, начни взвешивать, дракон, как твой преданный рассказчик, должен наконец покинуть любящее уютное отеческое гнездо и окунуться во взрослую самостоятельную жизнь. Прежде я боялся перспективы самостоятельной жизни, сейчас же, когда я достаточно повзрослел, мой страх пусть полностью и не ушел, но стал намного слабее. Фух!

Я отдаю себе отчет, что в отчем гнезде и спится крепче, и кушается аппетитнее, и в целом живется беззаботнее, то есть обойди весь свет — и ни в каком краю не найдешь места лучше, чем в родной пещере. Любой дракон понимает это! И все же я сам однажды стану отцом, заведу большую семью — и куда ее дену? Я надеюсь, что будущее не оставит меня у разбитого корыта, ведь это человек может на Бога в любом деле положиться, а кто из высших сил плечо помощи подставит дракону? Увы, нам чужда религиозность. Не наплачусь ли я, не настрадаюсь ли? Что это? Я чувствую, как сердце начинает кровью обливаться, душа стонать от страха — грядущее пугает хлеще любого рыцаря, впрочем, пока рано устраивать драму на пустом месте. Я взволнованно поджал под брюхо хвост и лапы.

Я решил купить пещеру. Шаг этот ответственный и серьезный — ясное дело, что за тарелкой баранины или в рыцарском поединке он сразу не решается. И я долго думал. Тем более, разве можно самостоятельную жизнь назвать по-настоящему самостоятельной, если нет собственного отдельного угла? Мне пришлись бы по вкусу царские хоромы или какие-нибудь покои, достойные императора: ими вдвойне приятнее тешить собственное самолюбие, но, впрочем, ладно — здесь я, пожалуй, могу понизить на длину одного когтя планку хотения — мне и скромная обитель будет согревать сердце. Я почувствовал, как от приятных размышлений на моей морде появилась широкая и довольная улыбка.

3

Где еще продаются уютные пещеры (не надо меня оскорблять халтурой, сделанной из палок и драконьего помета, и уцененной каменной халупой, которой сто лет в обед и которая сменила на своем веку страсть сколько владельцев), кроме как на драконьем рынке пещер. О, вот уж где раздолье для могучей драконьей души, вот уж где на всякий вкус и спрос отзовутся сотни разных предложений: есть особые пожелания, хорошо, ваша игра и ваши правила — никто не разочаруется. Хотя, конечно, вызывает это утверждение улыбку умиления: по сути дела, мы вроде как ящерицы с крыльями и нам типа не пристало привередничать, но что дали, то и имеем — даже драконы ищут для себя лучшее. Как я, например, это моя привычка — искать лучшее. Я хитро пошевелил бровями.

Я прилетел на драконий рынок домов — каменных глыб, полых внутри и с отверстиями в качестве входов. Чьему-то сердцу милее не размер, а расцветка, хотя, конечно, на большой кусок и рот открывается как никогда широко, и все же, коли цвет важнее, то и отговаривать не рискнем: с левой стороны как раз ждут оценки покупательским взглядом каменные глыбы разных цветов. В радуге нет стольких оттенков, сколько их здесь. Или же так. Тебя всегда заботили размеры и формы будущего дома, а не его убранство, — что же, такой запрос стар, как мир, и непонятым не останется: ничто, как все знают, не чуждо драконьей сущности. Естественно, на комфорте список пожеланий не оканчивается, однако душа дракона, как и эго — вот уж кто в представлении и приглашении на бал не нуждается, оно всегда рядом, — жаждут чего-то большего. Ладно, давайте посмотрим направо — тут как раз имеются большие дома.

И действительно, как много здесь разных каменных исполинов. О, глаза не успевают на чем-либо остановиться, бегают и бегают туда-сюда, туда-сюда по всему, что только подвернется. Все тянет на себя одеяло — и не мудрено перепутать их с горами от незнания. Как бы ненароком не окосеть! Впрочем, из огня да в полымя, и проблема косоглазия — лишь верхушка айсберга: лучше позаботься, чтобы до смерти дыхание не перехватило от разнообразия форм исполинских каменных глыб. Вот уж где рог изобилия работает во всю мощь. Здесь глыбы и в форме шара, и пирамидальные, и похожие на кубы и цилиндры, да и напоминающие конусы, и многоугольные призмы. Не обошли вниманием и звездообразные глыбы, но их была всего пара штук, видимо, продавец решил, что жаль такой красоте пропадать, и потому добавил к общей куче.

4

У меня не ушло много времени на выбор будущего дома — попусту разбрасываться временем не в моем характере, так же как и не в характере других драконов, считай что почти с первого захода я прикипел к каменной глыбе, стоявшей первой в ряду. Видно, драконья судьба направила меня своей суровой когтистой лапой к ней: все сошлось как никогда удачно — и цвет, и размер, и внутреннее устройство — самое оно, как лекарь прописал. От радости я подпрыгнул на месте и возликовал, сжав пальцы в кулаки. Пирамида?! Не надо докапываться на ровном месте, мол, ума вылупиться из яйца у меня хватило, а вот всю фантазию где-то по пути растерял — неужели не было никакой другой глыбы, кроме как в форме пирамиды? Были, однако я обожаю пирамиды!

Я расплатился своими крыльями. Чик — и все, получай, рыцарь, мечом в спину: мне их одним взмахом кинжала отрубили, у меня даже слезы на глаза не успели навернуться и на землю упасть. Что же, настоящего мастера за версту можно почуять: видно, что он громадный талант не только в продаже товара. Мне не было больно, разве что немного щекотно. Я с чувством утраты, смешанной с утешением, глянул на спину: эти два обрубка, — не до того, правда, уродливых, что и любая грязь на их фоне покажется новым чудом света, однако и лишний раз головы не поворотишь на них, — все, что осталось от крыльев.

Фу, я брезгливо нахмурился. Да, вот так сурово и радикально: неужели золото или серебро в качестве платы не показались надежными, или драконы так высоко мнят о себе, что всякие деньги в их нравственном измерении — тлен и зола, которыми лапы до тошноты противно пятнать? Мир драконов не по силам человеческому уму. Это единственное, от чего у человека мозг закипает, как суп в котелке: пытаешься уложить в мозгу представления о нем, а они, негодяи, никак не хотят укладываться — упираются, противятся, как только могут. Однако в моем кажущемся ужасным и довольно трагическим положении (прямо извращенная версия кастрации мужского драконьего «я») есть капля чего-то положительного, и это не противоречие, которое любого в безвыходный тупик поставит. Мои крылья отрастут через две недели: пусть я пока и поживу без полетов, за этот срок мои лапы даже и к земле полностью привыкнуть не успеют — не критичное неудобство, и от него раньше времени под угрюмый скулеж оркестра в могилу не слягу.

Я страдальчески опустил голову.

5

Я объяснил, что мой дом надо отнести к морю и поставить недалеко от берега. Те места сделаются живописнее еще на одну деталь: ракушки, песчаный берег и само море: картина, целая во всех смыслах. И все же, думаю, мой дом в форме пирамиды не испортит его. Я люблю поспать, потянуться и позевать под звук морской стихии: у нее такой убаюкивающий голос и до того усыпляющий вид в спокойную погоду. Чудо просто! Я увидел, как десяток мускулистых черных драконов с громадными крыльями, плотно обвив глыбу длинными хвостами — один в один как у змей, только благородства в драконьих хвостах больше, поскольку чаще всего не по земле драконы волочат ими, — и начали грузно подниматься с ношей в небо.

А дальше надо с семью пядями во лбу родиться или с жилкой гениальности прийти на эту землю, поскольку непонятно, что случилось дальше. То ли свои хвосты драконы забыли накачать: о мускулах во всем теле они без чьей-либо подсказки сумели в первую очередь позаботиться, а на хвост решили забить, потому что для его тренировки они очень устали. То ли ветер подул на крылья не под тем углом, и погода выдалась нелетной — в общем, знаю одно: прямо на моих глазах мой дом соскользнул с переплетения хвостов и упал. Он не пережил встречи с землей — не было ни единого шанса, что все обойдется, — разбился вдребезги! Недолго на концерте музыка играла, недолго танцоры в пляске потели. Я от шока лапами пасть закрыл. Теперь я, понурый, хожу по осколкам, подавленно вздыхаю, роняю от огорчения и уныния слезы, лапы заплетаются, и о собственный хвост запинаюсь.

Военный билет — космонавт

Военный билет нужен парню призывного возраста так же, как руки, ноги или голова человеку. Впрочем, последнее будет нужнее человеку — еще постарайся придумать другой такой генератор часто глупых, нередко умных, но в большей степени обычных идей, как голова! Вот-вот, то-то и оно. Я — военный билет с двуглавым орлом в качестве герба на красной обложке и надписью черными буквами «Военный билет». Однако мой статус низкий, и жаль, что я появился не из банки с зеленой краской: мне даже негде амурных дел завести с военным билетом в зеленой обложке, чтобы себе статус повысить. Я тоскливо выдохнул. Не повезло! Не выпал мне на рулетке сектор «высокий статус». С другой стороны, хорошо — щелчок у удачи оказался щадящим, и дыры в обложке не образовалось. Поэтому зачем дальше эту тему развивать? Я грустно и устало хмыкнул. Мои страницы не исписаны, поэтому в каком-то смысле я девственник, однако моя последняя страница немного надорвана. Я не люблю лежать лицевой обложкой вниз — кто вообще обрадуется, если его носом в землю ткнут! А еще у меня есть привычка подслушивать за людьми.

Я — космонавт со стажем, и это моя попытка приободриться, поскольку я люблю космос! Что за пьяная белиберда чертей, что за абсурдный устав в нашем монастыре? К такому откровению не подготовишься и не намекнешь: военный билет — космонавт, это же надо так накуриться и на туманящие ум грибы подсесть, чтобы привлечь сюда фантастику. А с чего тут глаза от удивления округлять: почему военные билеты не могут быть пилигримами в космосе — в этот пирог может любой зубами впиться, разве кто-то уже полностью подмял космос под себя? Ну, скорее же поставьте меня в известность, если это случилось!

Без звездолета и скафандра в безвоздушное пространство даже не думай нос совать! Мой звездолет — вещь скромная: так и чешутся страницы солгать, что это великий покоритель звезд и планет. (Нескольких звезд и двух планет — Меркурия и Венеры. Все, теперь можно и слезть с иглы пафоса — того и другого по паре, — считай, всего ничего!) Внешне мой звездолет таков: всегда есть на чем остановить взгляд, что оставить без долгого внимания, поскольку виды кислые, и третье — часто встретится такая необычная штука, так крепко в уме засядет, что неделю только о ней и будешь думать. Мой звездолет не первое и не третье, зато в полной мере соответствует второму определению: чтобы далеко не бегать за сравнением, скажу: выглядит, как кегля (это же не грабеж боулинг-клуба средь белого дня? Нет, упаси господь!) Только кегля эта посеребренная и с двумя окошками, по одному на каждый бок. Я неловко, но без злобной задней мысли усмехнулся. Надеюсь, что в это время ни в каком боулинг-клубе не льют горьких слез работники и те, кто пришел скуку скрасить за бросанием шаров по кеглям: это же ведь какая трагедия, что такую вещь не им дали. Да, мой звездолет — это практически увеличенная копия обычной кегли: но стопроцентного сходства одного с другим добиться не получится — процентов не хватит, поэтому все лишь довольно приблизительно.

Полет к Марсу это не прогулка от дома до военкомата: мой полет — это дело до скрежета зубов серьезное (дух так и захватывает от чувства значимости и ответственности). Пару дней назад на Марсе был обнаружен странный объект, а теперь хором возликуем: спасибо разведке местности, что все тайное стало явным. Я собаку съел на умении ловко пилотировать звездолет, наверное, моя старательность вылепила из меня мастера — перышко на землю так плавно не падает, как я изловчился и ровно опустил звездолет: ни тряски, ни рывков, ни резких наклонов ни в какую сторону. Может разве что снежинка потеснить меня в плане ловкости. В общем, я с гордостью похвалил себя: «Дорогой военный билет, с успешным почином!»

Марс громадный — спасибо, гений, за трехгрошовое откровение — это не комната в общежитии — метр вправо, метр влево и после еще и зигзагом, а то вдруг что-то изменится и упрешься во что-нибудь, — и даже километры не берись считать, неминуемо собьешься. Так-то оно так, но я заранее выбрал близкое к объекту место посадки, чтобы максимально облегчить себе работу. Так что если хочешь нарочно заблудиться, потеряться, сбиться с пути, — прости, сегодня не твой день и все тропы и маршруты, старайся не старайся, приведут куда надо.

Я надел скафандр. Скафандр? Ха-ха-ха: хорошо попался я на беспощадный крючок, мое облачение-защита — не то что у людей, а пластиковая обложка, чтобы песок страницы и обложку не поцарапал и не истер. Весь упакованный под самый корешок я без страха, но с чувством волнения вышел наружу. Так, половина задачи решена, куда мне теперь надо путь держать, чтобы и вторую часть задачи не оставить без решения? Ах, конечно, туда — в сторону каньона, о котором так и подмывает сказать: на Земле такие штуки на вид куда приветливее. А на Марсе что? Хоть бы травинка, хоть бы один цветок подвернулся на пути — нет, не слышали (везде вырвиглазная краснота), ни птиц, ни зверей. Что здесь может приветливо зазывать: милости просим, путник, будешь как родной? Верно, ничего на ум не приходит. Я свободно прошел по дну каньона — странно, что на первом же метре не выдохся, да и после десятка метров дышалось свободно, — пока, наконец, за первым же поворотом не увидел его — объект.

Я от замешательства и изумления едва к его подножью не упал. Это оказался, вот тебе раз, что за новый петух в нашем старом курятнике — конус. Правда, с точной его высотой не много конкретики выйдет: он был не исполином, таким что с его макушки все покажется величиной с колпачок от пишущей ручки. Конус также и мелюзгой не назовешь: то есть если неудачно, однако с усердием вдохнуть, то ни одну из ноздрей не забьешь им так, что не жди первой звезды и беги за врачами. Здесь подошел бы человеческий лоб — вот это каким-нибудь боком примешь за истину: до уровня лба обычного человека я бы и определил высоту конуса. Впрочем, не с моей колокольни разглагольствовать о размерах — для меня это все равно гора, а не конус. На одном сравнении размеров ничего не закончится, продолжу темой цвета и материала (ой, в какую даль я завел себя, сам и палец о палец не ударил, чтобы изучить его, а карман уже полон выводов). Не поспоришь — рано с выводами, а вот с цветом уже пора. Это темно-серый или светло-черный — мне нужен наметанный глаз художника, кто как не он поможет, с ним никакие вопросы повисать не будут. Но пусть цвет конуса будет темно-серый.

Я опомнился и невозмутимо обошел конус несколько раз в ту и в другую сторону. Да, много щедрости на разъяснение, что он за птица высокого полета, от него я не дождался. Что за игры с иллюминацией: по поверхности конуса проплыло круглое пятно голубого света. О, мои руки чисты (страницы, а не руки: не умничай с высказываниями — острослов!) — я и косым глазом не повел в его сторону, почему же он так ответил мне? Я испуганно отшатнулся, но панике не поддался.

И в ту же секунду я не на шутку опешил и пришел в сильное изумление: тише-тише, меня никто не тренировал для подобных крутых эмоциональных виражей — я, похоже, на шоу с одним зрителем попал: передо мной развивался занятный номер. Я увидел двоих мужчин: природный антураж подсказал, что они сидели в парке на зеленой скамейке. Она что, из железа, а не из дерева? Ага, вот где у нас победитель в соревновании, кому суждено прослужить дольше. За общие мазки и наброски в описании персонажа в суд, конечно, насильно не потянут, но я — большой талант по части рассказов, потому и не опущусь до полной кустарщины, чтобы через пень-колоду портрет персонажа представлять во всей красе.

Первый мужчина — старик. Слово «сухощавый» пользуется немалым спросом в литературе, что же, в таком случае, может, и мне на всех равняться? Он был сухощавым и походил на древесный лист: осень не пощадила его (ага, на кой черт быть бережливой: не в банк же его на сберкнижку класть) — сорвала и бросила на землю. Зима же оказалась добрее: она сберегла лист (невзначай не разорваться пополам от подозрений, отчего такая забота) под снегом до весны, а потом показала его ей: заглядись, дорогая, его прошлогодней красотой вусмерть. У старика была седая короткая борода: ее точно не назовешь мерилом солидных лет, потому поищу, чем еще указать на его преклонный возраст. Ах, вот и оно — морщины! Да, морщин на его лице было не сосчитать. Старик был одет в черные брюки и белую рубашку в черную клетку.

А что там со вторым мужчиной: он, вероятно, там уже дух испустил от смертной скуки? Я с любопытством присмотрелся к нему. Нет, был живее некуда — нелегкая его никуда не унесла. Вон он — сидит и сидит сиднем, точно мертвый жук на иголке в коробке под стеклом. Здесь мне следовало бы по-хорошему завести традицию: семимильными шагами переходить от общих деталей вроде возраста — к частным типа родинки, шрама. Хм, так ведь что за заминка, поезд же еще не ушел. Это был парень, а не мужчина, — снова-здорово, научился не тому, чему надо, кто мне в ум вбил, а по-другому и язык не повернется сказать, что надо душить душными поправками? Бороды он пока большой не отрастил, потому куда парню такая честь — мужчина. Скорее, щенок, которому еще молоко с губ насухо не вытерли. Парень был чернявым, с короткой стрижкой, о которой не скажешь, что не на злобу дня, с острыми скулами. В общем, молодец был похвально скроен: я бы добавил в тон солдатской жизни, и после еще и сверху накинул: прямая ему дорога в кино или куда-нибудь, где успешно торгуют лицом.

Ох, чувствую, в своей теме я потерял всякие границы и развернусь не на шутку. Я имею в виду его новую чистую и наглаженную военную форму. Китель (зеленый цвет для формы — выстрел на оба фронта: и на нервы не давит, и от куста не отличишь) выделял его прямые плечи: в портных у него случайно не сам Бог ходил? Ой, пиршество для глаз, ай, как на мужественность все умело работает. Берет, форменные штаны и уставные берцы: куда без еще одной ложечки сахара к этому и без того сладкому пирогу. Я растроганно улыбнулся. Они о чем-то увлеченно и добродушно беседовали: где фраза старика — там смех парня, где реплика парня — там улыбка старика и его похлопывание по плечу. Я же говорю — ни крупицы негатива. И это такое любопытство и интригу во мне разожгло — странно, как я не обуглился, — что я, наклонившись вперед, едва не ударился обложкой о конус. Неожиданно мужчина и старик одновременно встали и почти в ногу направились в мою сторону — я забеспокоился.

Простуда

1. Первый, второй и третий день моей простуды

Дом — горячечный, дом — болезненный, дом — простуды. Ого, как понесла меня нелегкая по дорогам и ухабам: что за непонятные сочинительства и что за неуместная суета без объявления войны? Я сильно простудился и от этого суечусь! Я измождено вздохнул. Будь я школьником, историю с простудой я бы описал в позитивном ключе: это какой шанс отвлечься от школы! Но мне стукнуло немало лет — школьная пора вспоминается обрывками и эпизодами, — поэтому я умерил пыл в том, чтобы радоваться простуде.

Царское ложе и еще какое-нибудь ложе — думал, мой лексикон — золотая жила сравнений, только успевай самое аппетитное вынимать, а на деле сдался, даже не успев расправить крылья, — такими пафосными словами я наградил свой диван. Сейчас я занят приятным, но вынужденным делом — лучше опускать плечи от груза вещей, которые приносят радость, — лежу изнуренный на диване с ноутбуком. Этот кусок железа словно в весе прибавил, причем так, что я с ним до дивана на четвереньках добирался. Проползу метр с горем пополам по полу, волоча его за собой, — прилягу, преодолею с ним, согнувшись в три погибели, еще метр — передохну, миную еще столько же, не поднимаясь на ноги, — замру. И всегда задыхаюсь так, точно я пожарный, который потерял в задымленной комнате кислородную маску.

А каким боком вылез на свет Божий дом? Я проболел в нем две недели. Я весь горячий — не мужчина, а печь или мангал, эй любители шашлыков, выстраивайтесь в очередь ко мне с мясными заготовками: пир на весь мир закатим. Осторожнее, не рискуйте здоровьем, прикасаясь ко мне, игры с огнем могут аукнуться страшными ожогами. Градусник, который я почти не вынимаю из-под мышки, — как бы он таким образом с кожей не сросся — не станет занижать или завышать результат, он покажет столько, сколько есть. О, остановите Землю, мне не терпится спрыгнуть! Я вижу, что у меня температура держится на угрожающей отметке тридцать девять градусов. От удивления у меня в глазах зарябило и закололо. Как же я докатился до такой драматичной жизни? Право же, пришло время испугаться за пуговицы на рубашке — не расплавятся ли они прямо на мне?

Я устало провел подрагивающей ладонью по лбу. Озноб выпятил всю свою уродливую сущность: я трепещу и дрожу от отвращения, гадко до мурашек по спине, влажно и липко, словно слизней стошнило на лоб. Мой диван не ванна, воды не нальешь в него, чтобы расслабиться, тогда почему с меня течет так, будто только что искупался и не вытерся? Я постоянно болезненно щурюсь и пальцами тру закрытые веки, чтобы глаза сильно не напрягались. Свет мучает мои глаза. Такое жжение, такая резь и боль от него, он же не щипцы, которые на огне несколько часов держали, чтобы они раскалились докрасна, до желтизны, — а потом, как говорится, долой правый глаз, до свидания, левый глаз! Я обнял себя и стал вяло растирать плечи и тело, чтобы согреться, так как страшно зябну. Меня на мороз силой не выволакивали (забавно получилось — я до того ослаб, что даже в тексте от моих ног никакой опоры), и в дом пурга не нанесла таких сугробов, что без рытья в них туннелей мне не пробраться из комнаты в комнату. Так почему я зябну? Уверяю, я во столько слоев одежды закопался: кофта, рубашка, шуба и куртка — Боже, кто-то в мире по моей вине теперь остался голым, — что нельзя не удивляться, как я еще дышу. Я ощущаю себя мороженным ростбифом! Я недовольно заворчал.

Сейчас я буду строчить историю и предсказываю: получится длинное полотно — наверное, на три гроша по важности и с убийственной неоригинальностью. В общем, если ожидания изначально были низкими, то и теперь нечего пытаться их повысить.

Итак, мой дом! Апчхи, апчхи, апчхи, и носом хлюп-хлюп…

На первый взгляд — случается, что с ним прямо в точку попадаешь, однако чаще внимание привлекает нечто, уже превратившееся в закономерность (я не беру на себя полномочия судьи — развлекайтесь, как хотите), возникает вопрос: что такого в моем доме? Этажи, комнаты? Ха! Напугал кота кошачьей едой — дай действительно интересную особенность! Хорошо. Покажется банальным, если скажу, что дом мой одноэтажный, но (слово «но» на то и существует, чтобы как камнем разбивать ожидания, а потом — так их, так их — ногой втаптывать в землю, вот и сейчас — зачем кричать громче всех) в действительности у него два этажа. Однако то ли архитектор недосмотрел, ошибки всегда останутся ошибками, и обойди хоть весь земной шар, не найдешь того, кто идеально застрахует от них, то ли кто-то не знал, что пить за работой дело негодное, но вышло так. Весь первый этаж: с гостиной, кухней, туалетом и ванной — оказался под землей. Только небольшие окна, через которые худой маленький человек еще сумел бы пролезть в дом, а вот человеку в теле эта задача уже была бы не по возможностям, находятся на уровне земли и закрыты решетками, чтобы кого попало не искушать на воровство. А что там со вторым этажом? Второй этаж находится на том месте, где у обычных домов располагается первый этаж — да, все каноны планировки шиворот-навыворот. От изумления мои губы медленно растянулись в хилой улыбке.

Мой дом кирпичный, и будь он бревенчатым, то появился бы намек на сказочность и старину, однако в наш век не пристало губить много живой природы. У дома покрытые белой штукатуркой стены. Что-то в уме не возникает единый вид оштукатуренной кирпичной стены, мешают перебивки отдельными образами кирпичей и облупившейся штукатурки. Мое лицо такое же белое и болезненное, как белые стены дома; меня пока снеговиком не называют за белый цвет кожи, но не за горами тот час. И маленький аккорд напоследок. Я бесстрастно перекрестился, не то моему обещанию остановиться никто не поверит. Любой другой дом без крыльца у меня даже голова не заболит представить, зато свой я не смогу описать полностью, не упомянув о крыльце. Я себя ощущаю домом, в котором поселилась болезнь.

2. Четвертый, пятый и шестой день моей простуды

У меня за домом растет береза, и больше никаких лесов, дубрав и отдельных деревьев нет. Я равнодушен к деревьям, но все равно собираюсь написать о березе. Эта зебра от мира растений (нет, здесь я уже по чьим-то следам ступаю — тогда так: дерево, напоминающее полосатую тельняшку, которые носят моряки) была ростом мне по горло. Определенно, кто-то пожалел копейку на подкормку дереву: росла она и росла, а потом однажды раз — и остановилась на половине пути до обычного роста и так в карликах теперь и существует. Жаль! Соседей, как известно, не выбирают. Это как смерть — у каждого есть мечта, которая хоть и не раскрашена, как радуга, но и не измазана черной краской, отойти в мир иной во сне. Ха-ха-ха! Да-да, желать не по носу ложкой получать! Короче, березу я не выбирал в соседи. Кто и когда ее посадил тут, я не знаю, могу предположить, что ее семя сюда ветром надуло. Я неуверенно приподнял руку ладонью вверх. Но соседство это не рвет мне душу и не играет на нервах. Мой диван стоит напротив окна (возможно, из меня дизайнер такой же ужасный, как из птицы хоккеист; впрочем, может, это самое удачное место для дивана), и поэтому всегда, просыпаясь и глядя в окно, я встречаю березу. Понятно, что с одной краской на палитре пестрой картины не получится.

Нет, скудная матушка-природа определенно визуально не принимает березу — есть, конечно, чем польстить красоте дерева, изящному стволу, пышным ветвям, и все же это не поможет ей вписаться гармоничнее. С моей простудой то же самое: смотрится она во мне инородным вкраплением. Помню, когда я был маленьким, от детского любопытства, ведь, как известно, дети бывают страсть какими неугомонными, я пробовал пару раз покарать дерево. Однако или в силу малых лет не наработал нужной сноровки, или березу надо было как-нибудь иначе штурмовать, но вышло так, что на последней попытке я едва с жизнью не распростился — упал так серьезно, что ребро сломал. Я почти равнодушно расстегнул рубашку и приподнял майку. Эта длинная белая черта — шрам, напоминающий, что глупость детским возрастом не оправдывается. С тех пор я боюсь лазить на деревья.

Кстати, утром меня у березы стошнило, видимо, мой организм не оценил коктейль из разнородных таблеток и микстур, который я проглотил за один присест. Есть у меня подобная довольно опасная привычка — пить одновременно все какие есть под рукой лекарства. Сначала кажется, что всему, что призвано на борьбу с простудой, цены нет и можно не выбирать, что и с чем мешать, а потом вдруг в какой-то момент открывается жуткая правда, что так нельзя. Я идеальный здесь пример. Я стыдливо отвел глаза. Лекарства покидали мое истощенное болезнью тело как угодно: то с долгим, то с коротким перерывом, то сильно, то не очень; то так трудно, что я на миг задумался, не выпадут ли у меня глаза, то наоборот — все шло как по накатанной. Меня лихорадочно затрясло, грудь сдавило и закололо в животе. «Мне срочно нужна опора, что угодно, лишь бы было на что облокотиться! А, так вот же оно — береза!» — в отчаянье думал я, а затем неуклюже привалился вздрагивающим и ставшим словно ватным телом к стволу.

3. Седьмой, восьмой и девятый день моей простуды

Я вновь пишу, лежа на диване, — я не был готов к тому, что приступ горячки свалит меня так же успешно, как снотворное слона или бегемота. Неужели это точка, предел в моем состоянии или есть еще от чего отталкиваться? В любом случае мое, может, и не совсем уж критичное, но похоже, что близкое к нему патовое состояние не позволило мне много чего сделать, например, мне оказалось не по силам и пять минут провести на ногах по стойке смирно. В полузабытьи и с такой тяжестью в голове, точно мне в нее кирпич положили — а куда класть кирпич, кроме как не в чью-нибудь голову, — я медленно опустился на диван, а когда растянулся на нем, то почувствовал, как все тело разом расслабилось, обмякло. На губах появилась блаженная улыбка. Диван поддерживал голову, тело, руки и ноги — казалось, что я совсем потерял вес. Я даже не мог сопротивляться. Хочешь ощутить на себе силу гравитации? Замечательно, приготовить данное блюдо не составит большого труда, все что понадобится, это лишь простудиться так же сильно, как я.

Я недолго страдал от бреда — просто почти без движения полежал на диване, и пора бы уже отметить, что довольно неплохая сложилась привычка — быть постоянно пойманным на одном и том же месте. Однако простите, сделайте скидку на мою болезнь — я как зверь, которого нашпиговали пулями, на последнем издыхании, раскачиваясь из стороны в сторону, доползаю, до чего руку проще всего дотянуть. В моем случае до дивана. Лучше немного сил дайте взаймы — измождение оно такое вот, лицом от него все доски пола сотрешь — у меня, конечно, паркет и линолеум, но безобиднее от этого метафора не станет. Я насупился от мрачной мысли.

За моим домом есть поле, и следовало бы вначале еще и это соседство учесть. Береза — дерево, о достоинствах которого долго спорить не станешь, но в вопросе — кто солиднее в своей монументальности — береза или поле — последнее скорее выиграет. Ох, уж это поле! Поле казалось мне… чем? Вообразите кусок серого сукна. Понятно, что это не палас и не ковер, который можно в воображении на пол положить, поскольку с ними люди чаще имеют дело, и мало того, я даже сейчас представляю, как приятно босыми ногами ступать по паласу или ковру то сюда, то туда. И тем не менее мое сравнение одного с другим здесь будет держаться только на цвете — сером цвете. Сукно серое, и поле серое. Поле было громадным! Где его правый край? А в любой из множества его сторон, где глаз остановится, там и будет правый край, и после какое направление покажется привлекательным, в том и иди, иди и снова иди и не ошибешься. Хорошо, а где в таком случае левый край поля? Допустим, один вопрос о топографии местности можно снять с повестки, а со вторым тогда как? Там, где сердце пожелает ему оказаться! Я рассеяно почесал затылок.

Я едва не упал в обморок в поле. У меня резко потемнело в глазах, словно случилось солнечное затмение, все пошло волнами от растерянности, меня неудачно повело назад — шаг, второй, третий, на четвертом я беспомощно и испуганно повалился на спину. Со стороны ситуация смешная, ее причина страшная, и беда не была бы для меня бедой, произойди такой конфуз дома, но обморок случился в поле, в траве, которую язык не повернется назвать травой. Обычно ей до размеров джунглей не дают дорасти, ее подстригают, косят, в общем, держат, как говорится, в ежовых рукавицах. Здесь же трава стала такой густой и буйной, что впору ее считать лесными дебрями.

4. Десятый, одиннадцатый и двенадцатый день моей болезни

Угадайте, где я, вымотанный, лежу? На диване? Верно. Все, я пас, не хочу так играть: это ведь скучно, с первой попытки давать правильный ответ. Можно было бы ради приличия и подыграть, и накинуть хотя бы тройку других вариантов. Я чувствую, что вес всего тела вдруг переместился или, лучше сказать, перетек в голову: она и до этого, казалось, весила отнюдь не как перышко или листок, а теперь вообще бросай все и закрывай представление. Ее вес теперь исчисляется тонами. Я сонно отмахнулся — я выпил антибиотик и теперь хочу спать, потому и кажется, что я страшно не выспался. Шея еле-еле и с большой натугой держит голову. Воистину, это какой-то непосильный труд Атланта.

Я потрогал лоб: он по-прежнему был горячим — когда же, наконец, наступят изменения в моем состоянии? Я разочарованно помотал головой. Изнеможенное тело точно невидимая сила скручивала в бараний рог, выворачивала и сгибала так, будто в нем не было ни единой кости. Страшная жестокость! Стоило только посмотреть на любую еду, как я тут же от отвращения и омерзения отворачивал нос, даже от запаха и цвета моих любимых бананов (почему я еще не превратился в обезьяну от их многолетнего употребления?) на меня накатывал дикий приступ тошноты. Вот и нашлось идеальное рвотное средство — еда! Меня постоянно мутит, укачивает на ровном месте так, словно я пустился по глупости или от отчаянья в плаванье на корабле, причем не в штиль, а в разгар шторма. Я с неприязнью поморщился. Мало того, я не изувер, чтобы заталкивать — и это то слово, которое никак нельзя заменить — в себя еду: святой дух не хлеб с маслом и колбасой, чтобы голод унять, но что мне остается, я не смогу себя насиловать.

Я знаю, какая будет польза от моего горячего лба. Если с отоплением случится такая неполадка, что оно будет не по плечу только одной аварийной службе — как говорится, одна голова не дала дельного ума, может, вкупе с еще одной выйдет успех, — то пережить суровые времена поможет мой горячий лоб. Я сунул градусник под мышку, подержал несколько минут, потом вынул: проверим, далеко мне до закипания как чайник или я закричу от радости: «Ура, я похолодел, и теперь диван подо мной не расплавится!» И что?.. Я нетерпеливо пискнул. Ура — тридцать девять градусов! И тут же расстроено поникшим голосом воскликнул: «Ага, тогда не ура, а увы, увы, увы!»

Я огорченно положил градусник на круглый столик рядом с диваном. Я — мужчина замкнутый, поэтому лучшего собеседника, чем я сам, и не найти, вернее, постараться можно, ведь что это за жизнь без лишних проблем себе на ха-ха-ха копчик: скукота да и только. В общем, желаешь поговорить с кем-нибудь — пожалуйста, говори с собой. То ли от одиночества, а я гол как сокол (долой его, это неправильное выражение, поскольку оно не отражает моего положения одиночки, вот «один в поле воин» — будет намного теплее), то ли из-за своей простуды совсем дошел до края, но я начал писать сам себе. Никто не прочитает моих душевных излияний, потому что я никому их не покажу. А-у-у-у-а! Мои бедные уши! Смилуйтесь, не убивайте их, ведь даже приблудная кошка без своего угла и без теплых хозяйских объятий достойна того, чтобы ее не мучили так жестоко. Ясно: это не кто-нибудь, а целый консилиум психиатров давится горькими слезами по мне. Да, главное здесь не увлекаться, а не то закончится все на кушетке у кого-нибудь из них. На кого бы спихнуть всю вину за то, что я понемногу схожу с ума? Впрочем, кандидат здесь один, и это моя простуда. Она прекрасный козел отпущения — не правда ли? Свой рутинный век — надеюсь, пункт с моим именем отмечен в списке любимцев судьбы, или, может, папка с моей историей жизни внесена Богом в базу данных «безгрешных людей», — я размениваю в одиночестве. Ни второй половинки, ни наследников, хотя, признаюсь как на духу, одно время я рьяно донимал Бога просьбами сосватать мне кого-нибудь. И что в итоге? Что получили, над тем и горюем: как видно, некому мне до сих пор стакан воды подать. Я невесело ухмыльнулся и потом подложил подушку под голову и понуро опустил на нее голову.

5. Тринадцатый и четырнадцатый день моей болезни

…

Простуда. Выдержка

Утро вещь полезная, однако за какие заслуги и для какой надобности человеку было оно даровано (я не поверю в объяснение, что только потому, что я не похож на жабу, мне полагается такой подарок)? Чего, чего — простите, компьютер может любую линию начертить, однако она не будет такой же прямой, как этот вопрос. Тут за ответом в Африку бежать не надо — ради хорошего настроения, ведь как день встретишь, так его и проведешь, а кому понравится весь день хандрить или сидеть в уголке, опустив грустные глаза? Короче, ближе к делу! Я мучительно проснулся, но спустя секунду с облегчением пальцы в кулаки сжал. Ура, хвала небесам — я еще жив, а то у меня уже давно появился страх не проснуться! Почему я не должен был возликовать: смерть и этой ночью обошла меня стороной (могу указать пальцем на любой понравившейся день, когда мне повезло не отдать концы)? Я бы еще больше Бога поблагодарил за полное исцеление, но, как говорится, первый камень заложен, осталось и другим найти место.

У меня все кости ломило, горячая голова немного побаливала, и я никак не мог сразу оторвать ее от подушки, а еще я чувствовал себя разбитым и ослабшим. Я с трудом поднял веки, и тут же по глазам больно резанул свет из окна. На лице сразу появилось страдальческое выражение лица. Я знаю, что кувалда будет тяжелее, да чего уж там — любой предмет, от тяжести которого можно заработать грыжу, будет тяжелее моих век, и все же я запыхался, пока поднимал их. Я тяжко застонал. Ночь нужна, чтобы храпеть лицом в подушку — пока это мнение не вызывает желания поспорить, — так почему мне кажется, будто я не сном наслаждался, а на каждое веко монеты номиналом десять рублей складывал в аккуратные стопки?

С натугой и с грехом пополам я повернул голову в сторону двери. Какими затратными бывают такие мелочи вроде поворота шеи: но плохого просьба подавать порционно, чтобы не привыкать к тому, что жизнь делает несладким куском пирога. Я утомленно выдохнул. В юности, а точнее, в бородатые годы, ибо одно время у меня вошло в привычку не бриться, от чего я отпустил заросли едва ли не по самую грудь, много разного народа ломилось в мой дом через эту дверь. Ведь что же это за молодость без шумных вечеринок — правильно, бездарно слитое в никуда время! Теперь мне казалось, что дверь находится далеко от дивана. Я не люблю активный спорт и не думаю, что когда-нибудь он войдет в зону моих интересов. Свою роль сыграло и то, что я однажды сломал ногу, и это заставило меня по-другому взглянуть на спорт и сказать себе: «Ну и что теперь? Отныне ты сто раз подумаешь, нужна ли тебе пробежка или прыжки». С того момента я стал пассивным! (Зато я становлюсь активным, когда мне в руки дают шахматы — вот уж от чего мозги не застоятся и не заплесневеют от скуки). Если бы я играл в футбол или был баскетболистом и имел мяч, то я все равно не смог бы его докинуть до двери. Все так серьезно и категорично! Неужели даже предварительная разминка — спортсмены тоже, знаете ли, без разогрева и подготовки не спешат соревноваться, вроде раз-два руки в стороны, три-четыре покрутим ими, будто мельница вращает «крыльями», — не добавит шансов на успех? Нет!

Я смиренно кивнул, пускай! Попробуем не мыслить приевшимися шаблонами: никаких мячей не надо бросать в дверь. Здесь, пожалуй, я выберу неординарную дорожку, быть может, она приведет меня к какой-нибудь идее, которую терли-терли, да не сумели затереть до дыр, и предложу, не знаю, пистолет, например. Я противник оружия: ружья и пистолеты — это все атрибуты заядлого грешника: вы видели, как легко безбожники в ад попадают? Я живо, забыв о слабости, перекрестился! Знаете, почему с грешников ничего не спрашивают за их грехи? Вот-вот, оружие — тот самый пропуск, после предъявления которого можно о прочих грехах и не спрашивать. Я опять яростно перекрестился и после обессилено раскинул руки в стороны. О, кстати, похоже, я и на первом шаге споткнулся об идею с пистолетом — все, можно жирной чертой перечеркнуть дальнейшие попытки.

Пистолет! Эту вещь не обвинишь в неэффективности, вроде и полет — на двойку, и поражение цели — на единицу, да и пулю голыми руками на скорости можно поймать, причем так легко, что даже с дивана не надо вставать, она буквально сама на ладони окажется! Никакая пуля де долетит до двери. В вопросе оружия мне нечем искушаться (тут из меня ужасный просветитель): ничего острее ножа я в руках никогда не держал, но откуда у меня такая уверенность? Бог его знает! Возможно, из-за простуды ум мой окончательно помутился, и это не мудрено, если так подумать — затяжная болезнь не могла не откликнуться эхом последствий, и поэтому путаться в показаниях, где тут близко и где там далеко, для меня теперь так же легко, как дышать. Я задумчиво похлопал себя по груди. В общем, бесполезно стрелять в дверь, сидя на диване: все пули просто устанут лететь, потеряются по пути и упадут где-то вдали от цели.

А если выстрелить из арбалета?

А если бросить камень?

А как насчет солнечного луча?

Отвечу одним предложением, чтобы сразу заткнуть всем рты. Ничто и никогда не доберется от моего дивана до двери!

***

Простите великодушно, конечно, но почему меня о происходящем никто не поставил в известность — это не труд каменщика или шахтера? Окружающее пришло в движение и теперь неуклонно стало подниматься к небу — должно ли, надо ли так? — нет, не должно, не надо никак! Даже сам я медленно скольжу куда-то вниз (мне-то что не лежится, эх, железо, железо извели на тебя банку вазелина, намазали так, что даже комар не зацепится лапками). Эй, логика, не складывай полномочия раньше времени, потрудись чуток мне во благо и объясни, что происходит. Пошло… вернее, поехало… точнее, покатился… но ближе к истинному положению вещей — заскользил, да так неспешно, лениво, как кусок масла по наклоненной раскаленной сковороде. Ай, упал! Мне понравилось скатываться с обычной детской горки, но не очень впечатлило лежать у ее подножья.

Ассоциация

Прямо так и напрашивается ассоциация с пеплом? Но я опоздал с клише о нем. Подобным сопоставлением — лишь на детей и производить впечатление, они ведь маленькие, не начитанные в нужной степени, потому и ахнут, услышав сравнение с пеплом. Однако мои детские и юношеские годы давно позади — упейтесь до полного отключения сознания моим парным «увы», увы — раз, увы — два, поэтому надо придумывать что-нибудь с высоты своих лет и начитанности.

Коты

1

Ох, что я сейчас расскажу. Я радушно улыбнулся. Я начал кормить бездомных котов. О благополучии несчастных животных — а остаться без крыши над головой — это несчастье всей жизни, и к слову, летом это ощущается еще не так критично, поскольку тепло, зато зимой все — пиши пропало, — я озаботился не так давно, в сентябре. Сейчас на календаре декабрь, и все это время, правда, не круглые двадцать четыре часа и семь дней в неделю, я ухаживал за бездомными котами и кормил их, и это быстро вошло в приятную привычку.

Я — аллергик и не переношу шерсть собак и кошек, причем от последних весь мой организм идет в больший разнос: распухаю, становлюсь пунцовым, из носа и глаз течет все, что можно, а после начинаю задыхаться. Я помню, как однажды меня поцарапал кот, и сразу же кожа вокруг царапины сильно вздулась, зачесалась и покраснела. И все же перспектива повторения истории меня не переубедила. Я раздосадованно и с чувством брезгливости погладил место под большим пальцем, где была когда-то линия царапины. Случались дни, когда я на улицу и носа не показывал, однако таких дней было немного. К вашим услугам — моя мужская крепкая пятерня: вот сколько дней у котов в пастях и маковой росинки не было, хотя не знаю, возможно, что-нибудь съестное Бог им все же посылал, чтобы они друг на друга голодными глазами не смотрели. Я человек богобоязненный и поэтому три раза перекрестился.

Описывать пушистых и усатых подопечных — это дело полезное и важное, и я понимаю, что дворовые коты не редкие неуловимые для объективов фотоаппаратов звери — достаточно провести ревизию подвалов в жилых домах, и тебе обязательно повезет, а потому можно было бы опустить много деталей. Слова «кот» — безликого и сухого вполне хватило бы за глаза, и тем не менее так дела на нашем веку не делаются, поэтому кое-что упомянуть о животных меня, считай, сам бог заставил. Котов было четверо. И судя по всему, это было одно большое и счастливое (много ли счастья побираться по улицам: ни своего дома, ни собственного угла, ничего, что наполняло бы существование счастьем) семейство, так, по крайней мере, мне говорили соседи.

2

Первый кот — он, к слову, был всегда моим фаворитом, потому что с первого взгляда украл мое сердце, — напоминал шерстяной клубок или игрушку, обшитую нежнейшим мехом, до того он был весь пушистый. Пушистость и мягкость — вещи хорошие, только что это за картина, написанная лишь частично? Верно, никакая это не картина, а эскиз, вот и здесь так. Большую привлекательность коту придавал цвет его меха: видели персик вживую? Если этот фрукт вам знаком чуть ли не с детского сада, то легко получится представить и кота окраса спелого персика. Его я назвал Зефиркой. Я умиленно покачал головой.

Настало время для откровений и признаний: к любым животным у меня всегда были теплые и уважительные чувства, однако я тут должен оговориться — мое сердце тянулось не абы к кому, а только к ласковым животным. Но к людям мое сердце молчаливо, какую компанию ни возьми, с какими людьми меня ни сведи, я везде буду вести себя скованно и страдать от ощущения потерянности. Так вот, этот кот — маленький и пушистый персик, с какой же райской ветки ты упал? — сполна заслужил того, чтобы любить его. Нежности у него было непочатый край. Коту, кроме корма, и ласку на блюдечке подавай: он постоянно увивался у моих ног, видно, кошачья душа вконец истосковалась по человеческой нежности, хочется доброты — да неоткуда взять, желается тепла — да кто пригреет. Мой маленький хвостатый друг с нерастраченной любовью, а она все переливается и переливается через край, терся о мои ноги и так настойчиво, что казалось, весь мех сотрет. И потом всегда он смотрел на меня по-детски наивными глазами, которые были удивительного янтарного цвета.

А еще кот так показывал свое хорошее отношение ко мне. Сначала он неуклюже и очень неумело вставал на задние лапки. Ну, как вставал, я бы не спешил с точным смыслом этого слова, будь у котов человеческие ноги, они и стояли бы прямо, и главное долго, но природа распорядилась иначе, и им приносит удовольствие жизнь на четвереньках. Затем передними лапками кот жадно хватал мою руку — очень удобно, столько лап и все не единым делом заняты, и, кстати, пожалуйста, теперь ясно, как действует кошачья смекалка, — и дружелюбно терся о нее мордочкой. Между делом кот слегка покусывал мне пальцы, его укусы напоминали покалывания маленьких иголочек, и у меня возникал вопрос: проверял ли он так, сможет ли их отгрызть? Кошки ведь хищники. Я на мгновение глубокомысленно сложил руки на груди. В этом месте не знаешь, что и думать: вот так сюрприз, вот так новость, где уж тут любовь, это, наверное, просто расчетливая кошачья душа нашла способ получить от меня лакомство. Правда, я человек жизнерадостный и придерживаюсь романтических взглядов, потому меня тут же посетила и другая мысль: может, его благодарность идет от сердца, мол, искреннее спасибо, что не позволил встретить голодную смерть.

Хорошо, первому коту я дал имя: может, когда-нибудь за такой жест доброй воли он в долгу не останется, но как поступить со вторым котом, он же не может остаться без имени. Верно! Я поломал недолго голову, и вдруг меня осенило: что я утруждаюсь — ищу чего-то, ищу и думаю-раздумываю, ведь вот же она, подсказка, считай, колола мне глаза. Второго кота я назвал Тройничок. Природа окрасила кота, светоча моей души, в три цвета, поэтому попробуй сказать, что реальность расходилась со словами: одни пятна на его шерсти были белыми, как свадебная фата; другие — серыми, точно осенние теплые сумерки, а последние — рыжими, словно разбавленное вино. Его глаза тоже были цвета янтаря, и часто с жалостью и любовью смотрели прямо в самые бездны моего сердца и души.

Я восхищенно ахнул. У Тройничка под шерстью билось, конечно, не сердце льва или тигра, впрочем, так же, как и у его собратьев, то есть в вопросе храбрости они друг от друга не ушли далеко (да, теперь я точно убедился, что они были родственниками). С другой стороны, где бы они закаляли нервы и характер? И тем не менее Тройничку даже здесь хватило кошачьего ума быть не таким, как все. Неизвестно, живет ли где на свете еще такой же трусливый кот, как он. Несчастный зверек оказался до того пугливым, что малейший звук повергал его в ужас и смятение и заставлял так быстро убегать, что только пятки сверкали. Ах, что-то зашуршало, засвистело, заскрипело под самым боком — все, кота сразу точно ветром сдувало. Я руки не мог резко поднять и шагу ступить без того, чтобы кот от страха уши и хвост не поджимал и не начинал настороженно озираться.

О третьем коте я много не скажу. Я помню, что он был белым с серыми пятнами и непривычно большим. Со слов тех же соседей я узнал, что он нашел спокойную и сытую жизнь в чьих-то любящих и заботливых руках. Хорошо, что хоть его жизнь сложилась удачно, но меня волнует один вопрос: как судьба выбирает, кому благоволить? Но свой нос я не буду совать в кухню высших сил, тут лучше я руку на сердце положу и удовлетворенно и с радостной усмешкой скажу: ура, пускай уж будет так. Я, кстати, коту имени не дал и не знаю, как назвали его люди, к которых он попал.

Кто у меня остался в наличии, о ком не упомянул? Ах да — еще один, последний, четвертый кот. Я никогда не задумывался, ценятся ли коты по пушистости шерсти: цена, может, и есть, только какая она — такая, что и не купишь, или буквально копейки? Полагаю, цена на кота — я в жизни еще не достиг такого дна, что стал бы отлавливать животных на продажу, слава Богу, мне в голову пока не стукнула эта идея, — взлетела бы до самых облаков, ведь шерсть у него была такой же пушистой, как и Зефирки. Только цвет был другой: светло-кремовый, почти белый, с несколькими рыжими пятнами на голове и на хвосте. Апчхи, апчхи, апчхи, — так он иногда чихал, когда встречал меня. Я, разумеется, не кошачий доктор, я — юрист, я ничего не смыслю в ветеринарной области, и у меня колени от испуга задрожат, если, будучи дилетантом, возьму на себя ответственность за живое существо, однако мне сперва показалось, что беднягу сразила простуда. Я назвал кота Чихун, у него еще нос постоянно был непривычно мокрым, это не омерзительно тошнотворно — фу, но носовой платок ему бы не помешал.

3

Кто знает, как живется котам на голодный желудок? Суровая правда жестокого мира свидетельствует, что не весь кошачий век мазан сметаной, но хорошо, что я беру ситуацию в свои руки и пытаюсь сломать систему. На эту традицию я и сегодня безразлично не махнул рукой и решил устроить своей кошечьей банде сытный ужин (я кормлю котов по вечерам). Кис-кис-кис — громко позвал я котов, и, наверное, мне надо было умерить пыл и не вкладывать чересчур больших усилий в зов, а то у меня мышцы лица и рта болезненно заныли. Я недовольно потер места рядом с уголками рта. Кто сказал, что цена доброты и заботы — это радость на сердце и душе? Может, только в чьих-то фантазиях — как по мне, они отозвались болью.

И вдруг я увидел, как с разных сторон ко мне на всех парах неслись, точно гоночные болиды, сразу три кота — Зефирка, Тройничок и Чихун. Понятно, что от голода и не такую скорость разовьешь, и здесь не посочувствуешь: бедные зверьки, они едва лапы волочат — несколько дней не ели. Мало того, двое из трех (Тройничок и Чихун) на бегу аж головами столкнулись — не разошлись в море, как пароход и мель. Неужели голод настолько глаза затмевает, что трудно разобрать, кто перед тобой? Однако оба кота выжили. Травмы? Кто же разберет, набили они себе шишки или же все обошлось для них испугом, но могу предположить, что у них перед глазами вся недолгая жизнь пронеслась за мгновение. Особенно у Тройничка. Я не вышел из кошачьей семьи — да и на моем семейном древе нет ветки, занятой каким-нибудь котом, поэтому не разбираюсь в эмоциях усатых, однако и невооруженным взглядом было видно, сколько растерянности проявилось на его мордочке. Он обескураженно и с полным непониманием в глазах остановился на месте и принялся озираться, пригибая по очереди то правое, то левое ухо. Я растроганно улыбнулся.