Бесплатный фрагмент - Возвращение к себе

Глава 1. Остаток дня

Последняя свадьба в сезоне осталась позади, как яркий, но вымотавший фейерверк. Вита медленно брела по вечерним улицам, чувствуя, как тяжесть прошедшего дня давит на плечи, словно мокрый шерстяной плащ. В ушах, несмотря на наступившую тишину, все еще стоял оглушительный гул — приглушенный бас диджея, многоголосый гомон гостей, звон бокалов и счастливый смех. В носу щекотал навязчивый, сладковатый запах свадебного торта, смешанный с ароматом цветов и духов, а перед глазами плыли размытые пятна огней софитов и гирлянд. Она была так измотана, что ей казалось: если сейчас остановиться, то можно просто уснуть на месте, стоя, как запряженная лошадь, заснувшая в упряжке.

Ноги сами несли ее по знакомому маршруту, почти не чувствуя асфальта. Она была пустой оболочкой, автоматом, в котором осталась лишь одна простая программа: «Дойти до дома. Лечь».

Наконец, Вита оказалась перед своей дверью. Ключ с трудом повернулся в замке, скрипнув с таким усилием, будто ему тоже было лень. В прихожей, не включая свет, Вита прислонилась лбом к прохладной поверхности двери, дав себе минуту просто постоять в полной тишине. Здесь не было музыки, не было требовательных клиентов, не было срочных звонков. Была только тишина и прохлада, впитывавшие в себя ее усталость.

Потом, держась за стену, словно маленький ребенок, только что научившийся ходить, она сняла с себя туфли. Сначала правую, с трудом расстегнув блестящую пряжку, потом левую. Казалось, вместе с ними с нее сняли какие-то невидимые оковы, врезавшиеся в кожу за долгий день. Как только босые ноги коснулись прохладного паркета, Вита почувствовала, как приятная дрожь облегчения пробежала по всему телу.

Она не стала раздеваться дальше. Не повесила на вешалку свое строгое платье-футляр для переговоров с клиентами, не пошла смывать с лица слой стойкого макияжа, который теперь казался гипсовой маской. Ее единственной и непреодолимой целью был диван в гостиной — большой, мягкий, застеленный уютным пледом.

Вита буквально доплелась до него и не в силах сделать ни одного лишнего движения рухнула на мягкую ткань лицом вниз, как подкошенная. Мышцы тут же благодарно расслабились, издав почти неслышный стон. Пахло домом — легкой пылью на книгах, сладковатым ароматом от яблок в вазе на столе и ее же собственными духами, которые она с утра, казалось, в другой жизни, брызнула на запястья. Дорогие, свежие, с запахом бергамота, теперь они пахли просто усталостью.

Платье безнадежно смялось, тушь на ресницах, должно быть, отпечаталась на светлой обивке, но ей было все равно. Ее мир сузился до размеров этого дивана, до темноты за закрытыми глазами, до тяжелого, медленного, почти животного дыхания. Она была как выброшенная на берег морская звезда — неподвижная, живая лишь внутри.

Мысли, еще несколько минут назад метавшиеся в голове, как перепуганные птицы — белое платье невесты, на котором в последний момент обнаружилось пятно, улыбка ведущего, не дождавшегося чаевых, цифры в счете за цветы, — начали медленно расплываться, терять очертания, превращаясь в бессвязные, цветные кляксы. А потом и они исчезли, уступив место густому, бархатистому, ничего не требующему мраку небытия.

Сначала она почувствовала запах. Не призрачный, а плотный, объемный, осязаемый. Сладкий, манящий, знакомый до боли, до слез — ванильный крем, который готовила бабушка Земфира, тот самый, из детства, который она больше ни у кого и никогда не встречала. Пахло так сильно и реально, что Вита непроизвольно сглотнула слюну, и во рту будто появился его настоящий вкус. Потом появились звуки. Не гул города, доносящийся из-за окна, и не тиканье часов в комнате. Это был далекий, беззаботный, счастливый детский смех, доносящийся будто со двора. И голос. Мамин голос, каким он запомнился с детства — более звонкий, высокий и молодой, без привычной сегодняшней усталой хрипотцы: «Витюша, кончай возиться, иди купаться! Вылезай из-под стола!»

Темнота таящаяся за веками, которая только что была пустой и черной, начала медленно наполняться. Сначала это были просто размытые цветные пятна, как акварель, положенная на мокрую бумагу. Но они быстро сгущались, обретали форму, контуры, перспективу. Перед ней проплыло и остановилось большое теплое пятно — солнечно-желтая стена в старой бабушкиной квартире. Пятно стало четче, и она узнала фактуру обоев — мелкий, золотистый узор, который в детстве Вита любила разглядывать перед сном.

Свет стал ярче, объемнее. Он шел откуда-то сверху и слева — от большого окна, залитого летним солнцем. Пятно превратилось в стену ее детской комнаты. Пылинки танцевали в солнечном столбе, а по поверхности стены, перескакивая с розы на розу в узоре обоев, прыгал озорной солнечный зайчик. На краешке кровати, озаренной лучиком солнца, сидел ее старый плюшевый мишка, с которым она не расставалась ни на минуту. У него был один глаз пришит криво, а на лапе — пятно от пролитого компота.

И тут до нее дошло: это не было пассивным наблюдением, как за фильмом. Тело ощущало прохладу деревянного пола под босыми ногами. Взгляд скользнул по собственным рукам — пухлым, детским, с ямочками на костяшках, в которых застряли крупинки песка из песочницы. Это было не видение призрака и не всплывшее воспоминание. Она была здесь. По-настоящему, всем своим существом. Это был не просто сон. Это было возвращение. Дверь в прошлое, которую так долго искала, не зная об этом, наконец распахнулась.

Вита проснулась не так, как обычно. Не с тяжелой головой, не с ощущением, что ее кто-то побил, и не с мыслью «О, боже, уже утро». Лежа на диване, все в той же одежде, Вита чувствовала, что ее тело было легким, невесомым. В мышцах не было привычной утренней одеревенелости, а в душе — терпкого осадка от вчерашней усталости. Она медленно потянулась, и ее лицо расплылось в широкой, почти детской улыбке. Это было невероятное чувство. Такого не было с тех пор, как она… да и никогда, пожалуй, не было. Словно кто-то взял и вывернул ее наизнанку — всю накопленную за месяцы грязь, стресс и утомление — и вытряхнул, а вместо этого залил внутрь солнечный свет и свежий морской бриз. Вита чувствовала себя не просто выспавшейся, а обновленной. Каждая клеточка тела была наполнена спокойной, тихой радостью. В голове было ясно и пусто, по-хорошему пусто, без привычного роя тревожных мыслей, которые обычно налетали на нее с первыми лучами солнца, как осы на варенье.

Она лежала и просто наслаждалась этим непривычным состоянием безмятежности. Сквозь щель в шторах пробивался узкий луч солнца, в котором кружились золотистые пылинки. Обычно она ненавидела эту пыль, сегодня же она казалась ей частью какого-то волшебного утра.

С неохотой, но с легким сердцем, она поднялась с дивана. Ее строгое платье-футляр было безнадежно смято, а на светлой обивке дивана остались два смутных темных пятна — следы от туши. Вита лишь рассмеялась. Ей было абсолютно все равно.

Босиком, ступая по прохладному паркету, Вита направилась в ванную. По пути ее взгляд упал на большое напольное зеркало в прихожей, и она на мгновение остановилась, чтобы посмотреть на свое отражение.

Вита была девушкой приятной, «теплой» наружности, как говорила ее бабушка. Ей было двадцать восемь, и она находилась в том возрасте, когда девичья мягкость уже начала переходить в женственную четкость линий, но еще не утратила своей свежести. Ее волосы, цвета спелого пшеничного зерна, были длинными и густыми. Сейчас они сбились в хаотичную, но почему-то очень милую копну. Лицо — округлое, с мягким овалом, делающим его беззащитным и добрым. Прямой нос, упрямый подбородок с маленькой ямочкой и высокие скулы, которые становились особенно заметными, когда она худела от стресса. Но главным в ее лице были глаза — большие, широко расставленные, серо-зеленые, как морская вода в переменчивую погоду. Их цвет зависел от освещения, от ее настроения, от цвета одежды. То они казались дымчато-серыми, то в них проступали глубокие зеленоватые отсветы, словно солнечные лучи, пробивающиеся сквозь толщу океана. Сейчас эти глаза, обычно подернутые дымкой усталости или заостренные концентрацией, сияли. Они были ясными, влажными и по-детски удивленными, и в них преобладал именно тот спокойный, глубокий зелено-голубой оттенок, который бывает у тихой морской заводи. Вчерашняя тушь размазалась, создав легкий эффект смоки-айс, что придавало ее лицу слегка растрепанный, артистичный вид.

Вернувшись на кухню, она с необычным энтузиазмом принялась готовить завтрак. Обычно это был быстрый кофе на бегу, иногда с сухим печеньем. Сегодня же под руку попались яйца, сыр, зелень. Пока готовила омлет, напевала себе под нос какую-то забытую детскую песенку. Она даже налила себе сок в высокий стакан, а не пила его, как обычно, прямо из пакета. И вот, сидя за кухонным столом с тарелкой пушистого омлета, позволила мыслям вернуться, но теперь они были спокойными и упорядоченными.

Кто она? Вита. Организатор свадеб. Владелица собственного небольшого, но набирающего популярность агентства «Happy Day». Ее жизнь вот уже пять лет была бесконечной гонкой, состоящей из тысяч мелких деталей. Ткани для платьев, образцы меню, переговоры с владельцами ресторанов, поиск идеальных фотографов, улаживание конфликтов между невестами и будущими свекровями, счета, договоры, бесконечные звонки.

За каждой красивой картинкой стояла именно она. Пока жених и невеста сияли от счастья, за кулисами металась Вита: проверяла, вынесли ли торт, работал ли микрофон, не рыдает ли в углу подружка невесты. Режиссер, психолог, дизайнер и грузчик в одном лице — такова была ее роль. Ей доверяли создавать самый главный праздник в жизни людей, а после каждого сезона ее собственное существо чувствовало себя так, будто его пропустили через мясорубку.

Ее успех был построен на дотошном внимании к мелочам и какой-то врожденной способности чувствовать людей, их желания. Она могла с одного взгляда понять, чего на самом деле хочет невеста, даже если та сама этого не осознавала. Возможно, эта же чуткость и способность глубоко погружаться в эмоции других и выматывала ее досуха, делая ее собственный эмоциональный резервуар пустым.

А вчера закончился самый адовый, самый насыщенный сезон в ее карьере. Двенадцать свадеб за три месяца. И последняя из них, вчерашняя, была одновременно и ее самым громким успехом, и самым большим нервным срывом. Все прошло идеально, клиенты были в восторге, но когда последний гость ушел, Вита просто села на пол в пустом зале среди гор мусора и сдвинутых столов и просидела так минут двадцать, не в силах пошевелиться. А потом доплелась до дома.

И вот это странное, чудесное пробуждение. Это чувство полного обновления. Откуда оно? И тут ее осенило. Сон. Тот невероятно яркий, реальный сон о детстве. О бабушкиной квартире. О том самом плюшевом мишке. Она закрыла глаза, пытаясь вспомнить детали, но вместо четкой картинки поймала лишь ощущение безграничного покоя, защищенности и абсолютного счастья. Именно этот сон, это погружение в потерянный рай ее детства и смыло с нее всю грязь и усталость реального мира.

Вита допила сок, поставила тарелку в раковину и подошла к окну. Город жил своей суетной жизнью. Сейчас бы ей предстояло проверить почту, ответить на десятки сообщений, начать готовиться к новым проектам. Но сегодня не было ощущения привычного спазма тревоги в желудке при мысли об этом. Вита чувствовала себя загадкой. Загадкой для самой себя. Что это было? Просто результат запредельной усталости, когда мозг отключился и дал ей такой глубокий отдых? Или что-то большее?

Одно оставалось непреложной истиной: впервые за долгие-долгие годы утро принесло с собой настоящее счастье. И это странное, чудесное состояние родилось из того сна. Из того мира, куда удалось сбежать всего на одну ночь. Теперь же оставалась лишь одна, неутолимая жажда — вернуться туда снова.

Это ощущение безмятежности было таким непривычным и ценным, что Вита решила продлить его любой ценой. Вместо того чтобы спешить к ноутбуку и погружаться в пучину рабочих писем, она надела удобные кроссовки и легкую ветровку и отправилась в парк.

Погода была идеальной, словно подарком за ее чудесное пробуждение. Воздух, чистый и прозрачный после недавнего дождя, был напоен запахом мокрой земли, прелой листвы и первой майской сирени. Солнце пригревало по-летнему, но еще не жгло. Вита шла не спеша, не думая ни о чем. Взгляд скользил по молодой изумрудной траве, следил за собаками, носящимися по лужайкам, ловил переливающиеся мыльные пузыри, которые запускали дети. Глубокая, медленная струя воздуха, наполненного запахом покоя, наполняла грудь. Никаких срочных решений, никаких дергающих телефонных звонков — лишь тихое, медленное утро, частью которого она теперь была. Скамейка у пруда, неторопливое наблюдение за утками и стаканчик кофе с корицей из ларька — простые удовольствия, о которых, казалось, Вита позабыла сто лет назад. Возникло странное ощущение — будто она тала туристом в собственном городе, человеком без прошлого и будущего, застрявшим в единственно существующем «сейчас».

Домой вернулась засветло, все еще пребывая в состоянии тихой эйфории. Но по краям этого счастливого пузыря уже начинали проступать первые трещины реальности. Под ложечкой защемило знакомое беспокойство. Стараясь не замечать его, включила телевизор — не новости, а старый добрый сериал, просто для фона. А потом рука сама потянулась к телефону.

И началось. Бесконечная лента коротких, ярких, бессмысленных видео. Смешные котики, трогательные спасения животных, головокружительные танцы, лайфхаки, которые она никогда не применит, отрывки из сериалов, обзоры на косметику. Вита провалилась в этот цифровой водоворот, листая видео за видео, час за часом. Сначала сидя на кухне, потом перебравшись на диван. Внешний мир перестал существовать. Мысли остановились. Это был самый простой способ не думать, не чувствовать, не вспоминать о том, что завтра снова придется быть собранной, эффективной, ответственной Витой — организатором свадеб.

Она смотрела рилсы до тех пор, пока глаза не начали слипаться, а телефон не выпал из ослабевших пальцев. Последнее, что осталось в памяти перед тем, как погрузиться в сон, — это беззвучно смеющегося младенца в костюме динозавра.

И вдруг — резкая перемена. Шум и движение из ленты соцсетей сменились гулкой, знакомой до боли тишиной. Давящей, школьной тишиной, стоящей во время самостоятельной работы.

Глава 2. Первый якорь

Вита сидела за партой. Обычной, двухместной, старой еще из советских времен, темное дерево которой было испещрено поколениями семиклассников. Справа от нее было пусто — соседка сегодня, видимо, отсутствовала. Желобок для ручки, выдолбленный чьим-то перочинным ножом, был глубоким и гладким от времени. А под столешницей прощупывались несколько засохших, окаменевших комочков — следы прилепленных когда-то жвачек, целый архив школьных привычек.

Перед ней лежал раскрытый учебник литературы. Тот самый, в твердом синем переплете с золоченым тиснением, уже потрепанный и заляпанный чернилами по углам. Страницы, тонкие и сероватые, пахли особой смесью типографской краски, пыли и чего-то еще — может быть, яблок, что обычно были с собой в качестве перекуса. Сейчас он был раскрыт на стихотворении, которое она когда-то в седьмом классе должна была выучить наизусть. Вита узнала его сразу — «Бородино» Лермонтова. Шрифт казался знакомым до боли, разметка страницы — классическая, с крупными цифрами строф и сносками внизу.

Учительница, Ольга Анатольевна, сидела за своим массивным деревянным столом на небольшом возвышении. Она была погружена в проверку стопки тетрадей в линейку, и время от времени слышался мягкий шелест переворачиваемой страницы и легкий скрип ее ручки. Солнечный луч, густой и плотный, как мед, падал из высокого окна, освещая миллионы золотистых пылинок, танцующих в нем в замедленном, гипнотическом танце. Кто-то сзади тихо, ритмично постукивал ногой по ножке парты. Слышалось сдержанное сопение, чье-то шуршание пенала, извлечение новой ручки.

Все было как тогда, до мельчайших, гиперреалистичных деталей: терпкий запах мела, прибитого к полу вдоль доски, сладковатый дух старого деревянного паркета, натертого мастикой, и едкая химическая нотка дешевых фиолетовых чернил из ее собственной протекающей авторучки. Она даже чувствовала легкую липкость от той самой кляксы на большом пальце. На столешнице, рядом с выдолбленным сердечком, лежала ее сломанная линейка с облупившимися делениями.

«Надо выучить», — механически, почти рефлекторно подумала Вита и стала вчитываться в знакомые строфы, пытаясь повторить их про себя.

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром…

Но буквы вели себя странно. Они не хотели складываться в привычные, знакомые слова. Вместо этого они начинали плясать перед глазами, мелко дрожать, словно от жара, а затем расплываться, будто написанные не на бумаге, а на поверхности воды. Черные чернила стекали вниз по странице, превращаясь в серые, бесформенные разводы. Она моргала, вглядывалась, пыталась поймать взглядом и удержать первую строчку, но та упрямо ускользала, снова и снова превращаясь в нечитаемую рябь. Она скользила взглядом ниже — то же самое. Весь текст был жидким, нестабильным, как мираж.

Раздражение, острое и знакомое, подкатило к горлу. Как же так? Ведь это стихотворение она знала назубок! Слышала в фильмах, цитировала шутя. Память напряглась, веки сомкнулись в тщетной попытке вызвать в воображении четкий текст — но в голове зияла пустота, будто кто-то намеренно вырвал ту самую страницу из сознания, оставив лишь смутный образ и горькое ощущение провала. И в этот самый момент, в пик этого странного, почти детского отчаяния, ее осенило. Мысль возникла не изнутри сна, не родилась в его логике. Она пришла извне, чистая, холодная, абсолютно четкая и чужеродная, как луч лазера в туманной комнате.

«Я не могу прочесть этот текст. Потому что его нет в моей памяти как актуальной информации. Потому что я его не вижу по-настоящему. Мой мозг не может воспроизвести и стабилизировать такой объем точных данных в режиме реального времени. Потому что… я сплю».

Мир вокруг не рухнул, не исказился волной, не затрещал по швам. Он просто… замер на мгновение, а затем стал в тысячу раз реальнее, выпуклее, детальнее. Вита с невероятной остротой ощутила каждую шероховатость дерева под своими локтями, холодок от фиолетовой кляксы на странице, каждую, казалось бы, отдельную пылинку, кружащуюся в солнечном столбе. Она чувствовала ткань своего школьного платья — синтетический сатин с мелким цветочком — на коже. Слышала не просто общий гул, а отдельные звуки: скрип пера Ольга Анатольевны, сдавленный кашель Маши с третьей парты, отдаленный гудок автомобиля с улицы. Это была не реальность, но и не обычный, плавающий сон. Это было нечто третье. Состояние полного, ясного осознания себя внутри сновидения.

Она снова посмотрела на учебник и с невероятным усилием воли, сосредоточив все свое внимание на одной-единственной, ключевой фразе, сумела ее «поймать», заставить буквы встать на место и удержать этот образ в сознании. Всего одну строчку. Ту, что обычно выделяли жирным шрифтом.

«Недаром помнит вся Россия про день Бородина!»

Вита прошептала ее вслух, и слова прозвучали не сонно и глухо, а громко, четко, влажно, нарушив гулкую, прилипшую тишину класса. Эта фраза, этот обрывок классической поэзии, стал ее первым якорем в океане сновидений. Неопровержимым доказательством. Философским камнем, превращающим свинец иллюзии в золото осознанности. Она только что повернула ключ в замке и приоткрыла дверь в новое, неизведанное измерение собственного сознания — осознанный сон.

Она медленно подняла глаза и оглядела знакомый до мельчайшей трещинки на потолке класс уже другим взглядом — не уставшей школьницы, ждущей звонка, а путешественницы, исследователя, попавшей в живую, дышащую диораму собственного прошлого. И в ее серо-зеленых глазах, цвета глубокой и переменчивой морской воды, вспыхнул не детский испуг, а неподдельный, жгучий, почти научный восторг первооткрывателя, стоящего на пороге неизведанного континента. Континента по имени Память.

Внезапно ее локоть легонько кольнула девочка с соседней парты — Юля, одноклассница с грустными глазами. Не глядя на Виту, Юля просунула между партами сложенный в крохотный плотный треугольник листок из тетради в клетку. Вита, действуя на автомате, отработанным движением приняла записку и спрятала ее в кулак. Через пару мгновений, убедившись, что Ольга Анатольевна не смотрит, она развернула ее под партой. Кривым почерком было выведено: «После уроков пойдешь гулять?» Вита кивнула Юле, смяла записку и сунула в карман платья. Это был привычный, почти ритуальный обмен.

А через несколько секунд сзади, со стороны мальчиков, послышался сдавленный смех. Вита инстинктивно отклонилась, и скомканный в плотный, мокрый шарик обрывок бумаги пролетел мимо ее уха и шлепнулся о стену. Она оглянулась. Егор-задира с невинным видом смотрел в учебник, а его друг Максим (и по совместительству ее лучший друг) прятал улыбку, прикрыв рот рукой. Они использовали старый, как мир, метод: разжеванную бумажную мякоть выдували через пустой корпус шариковой ручки, превращая ее в отвратительную, но точную ракету. Это была их версия мужского общения — дурашливая, немного грубая, но беззлобная. Обычный урок с его скукой, тайной жизнью под партами и мелким, почти животным посредством.

И именно в этот момент, наблюдая за всей этой знакомой, выцветшей от времени, но такой живой картиной Вита с абсолютной кристальной ясностью осознала: она не просто вспоминает. Она здесь. По-настоящему.

Это осознание ударило в виски приятной дрожью, словно она сделала первый глоток шампанского. Она снова оглядела класс, но теперь ее взгляд был иным — не школьницы, а исследователя, попавшего в удивительный живой музей. Она видела каждую царапину на парте, каждую выщерблину на полу, каждый завиток на занавесках. Она слышала не просто общий гул, а целую симфонию: звук, с которым ручка Ольги Анатольевны скользила по бумаге, сдавленный вздох Юли, перешептывания с последней парты. И все это было подчинено ей. Она спит. И она знает, что спит.

В голове пронеслась буря мыслей, стремительных и ясных. «Значит, я могу все? Могу встать и выйти из класса? Могу крикнуть? А если подойду к Ольге Анатольевне и скажу, что она персонаж моего сна?»

Осторожно, как дипломат на опасных переговорах, она решила начать с малого. Разжала пальцы и посмотрела на свою руку. Та же рука, но детская, пухлая, с коротко подстриженными ногтями. Она сжала кулак — и почувствовала, как мышцы послушно напряглись. Она провела ладонью по шероховатой поверхности парты, и мозг передал ей четкий сигнал: шершавость, прохлада, твердость.

Воодушевленная она перевела взгляд на Егорку. И тут ее осенила дерзкая идея. А что, если… ответить? Не уклоняться, а поймать одну из этих мерзких, слюнявых бумажек и… швырнуть ее обратно? Мысль показалась ей до неприличия веселой. Она прищурилась, готовясь к бою, всем существом ощущая вкус невероятной свободы. Она затаила дыхание, ожидая следующего «выстрела», уже представляя, как бумажный шарик метко приземлится прямо в его одуревшее от удивления лицо.

В этот самый миг, когда ее реальность сновидения достигла пика интенсивности, с ней случилось нечто ужасное. Из-за спины, откуда-то из бездны, донесся резкий, визгливый, абсолютно чужеродный звук. Он не был частью сна. Он был грубым, металлическим, он рвал тонкую ткань ее мира, как бритва — шелк.

«ДЗЗ-ДЗЗ-ДЗЗ-ДЗЗ-ДЗЗ!!!» — Звонок мобильного телефона.

Мгновение — и яркий солнечный класс задрожал, поплыл. Лица одноклассников, парты, строгий профиль Ольги Анатольевны — все это начало таять, как рисунок на мокром асфальте под ливнем. Краски смешались в грязную муть, звуки заглушил нарастающий, безжалостный визг.

— Нет! — хотела крикнуть Вита, но не смогла издать ни звука. — Еще минуту! Только одну минуту!

Она изо всех сил пыталась ухватиться за ускользающее видение, за ощущение парты под локтями, за запах мела. Но было поздно.

Вита дернулась и открыла глаза. Она лежала на своем диване, в полумраке вечера. Сердце колотилось где-то в горле, по телу бежали мурашки. Настойчивый, противный звон продолжался, исходя из где-то заваленного под подушкой телефона.

Она лежала и смотрела в потолок, сжимая кулаки, все еще чувствуя на ладони призрачную шероховатость школьной парты. Во рту стоял горький привкус невероятной потери. Ее вырвали оттуда. С самого интересного места.

Глава 3. Голос из ниоткуда

Прошло несколько дней с того первого осознанного сна, но Вита не могла о нем забыть. Ощущение было слишком ярким, слишком реальным. Она ловила себя на том, что в течение дня мысленно возвращается в тот класс, к той парте, пытаясь снова прочувствовать ту невероятную ясность. Вита даже купила блокнот и начала записывать все, что помнила, — не столько события, сколько ощущения: текстуру дерева, запаха мела, звук скомканной бумаги.

Она снова погрузилась в работу, но теперь это было иначе. Где-то внутри, в самой глубине, тлела крошечная искорка ожидания. Ожидания ночи. Ложилась спать с тихой, почти детской надеждой: «А вдруг сегодня?»

И сегодняшний день ничем не предвещал чуда. Обычная дорога из офиса домой. Ощущения были прежними — усталость, легкая скука, мысли, занятые планами на завтра. Она шла по своему обычному маршруту, почти не глядя по сторонам, погруженная в себя.

И вдруг ее взгляд упал на клен, растущий у тротуара. Он был старым, могучим, и она тысячу раз проходила мимо. Но сейчас Вита увидела на его коре длинный, извилистый шрам, которого, она была уверена, там вчера не было. Шрам, точь-в-точь как на дереве, что росло во дворе ее детства.

Сердце ее екнуло. Вита остановилась, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Она посмотрела на асфальт под ногами — и увидела, что трещины на нем складываются в причудливый, но до боли знакомый узор, похожий на карту ее старого района. Воздух тоже изменился — в нем повеяло влажной прохладой осеннего вечера, а не весенней свежестью, и где-то вдалеке, совсем близко, прозвенел трамвай, который на ее реальной улице не ходил уже лет пятнадцать.

И снова, как тогда в классе, в голове вспыхнула та же холодная, четкая мысль: «Я сплю».

На этот раз не было ни паники, ни восторженного удивления. Была лишь стремительная, всепоглощающая цель. Если это сон, и он так реален, значит, возможно все. Даже то, о чем она боялась даже мечтать.

Ее рука сама нырнула в карман куртки. Пальцы наткнулись на что-то холодное и угловатое. Она вытащила предмет и замерла. В руке у нее лежал не ее современный смартфон, а старый, потрепанный «кирпичик» Nokia. Экран был маленьким и монохромным. Ледяные пальцы сжали пластик. Она тыкнула в кнопку. На экране загорелись цифры: 17:08. 12.09.2004. Две тысячи четвертый. Ей было четырнадцать… Бабушка была жива, полна сил и до той страшной болезни оставались еще долгие четыре года.

Дыхание перехватило. Мысли смешались в панический вихрь. «Я сплю, я сплю, я должна успеть! Пока я не проснулась!». Пальцы дрожали, набирая знакомую с детства, стертую из реальной жизни комбинацию. Она прижала холодный пластик телефона к уху, слушая, как на том конце провода звонит телефон. Один, два, три гудка. Каждый — как удар молотка по хрустальному колпаку, под которым находился этот хрупкий мир сна. Она боялась пошевелиться, боялась дышать, вся превратившись в слух.

И тут ее пронзила мысль, леденящая душу: «А что, если я сейчас проснусь? Прямо сейчас, не успев услышать…»

— Алло? — раздался в трубке голос. Тихий, немного хрипловатый, пронизанный той самой, ни на что не похожей, бесконечной добротой. Голос, который она не слышала уже десять лет. Голос бабушки Земфиры.

Слезы хлынули из ее глаз ручьем, горячие и соленые. Она не могла вымолвить ни слова, просто слушала, затаив дыхание, вживаясь в каждую, драгоценную нотку.

— Алло? Кто это? — снова спросила бабушка, и в голосе послышалось легкое беспокойство.

Вита попыталась сказать «это я, бабуль, Витюша», но из горла вырвался лишь сдавленный, беззвучный стон. Она чувствовала, как мир вокруг начинает плыть, краски блекнут, звук трамвая отдаляется, становится призрачным.

— Ничего не слышно, наверное, плохая связь, — сказала бабушка, и Вита уловила в ее голосе ту самую, знакомую только ей, мягкую, понимающую улыбку.

Щелчок. Гудки. Тишина.

А потом — резкий, пронзительный, возвращающий в реальность звук будильника. Вита лежала в своей кровати, в своей комнате в настоящем времени. Щеки были мокрыми от слез, в ушах стоял оглушительный звон, а в горле застрял крик. Она сжала кулаки, в которых не было ни старого телефона, ни школьного рюкзака. Было лишь влажное от слез одеяло.

Мир сна таял, как сахар в горячей воде, унося с собой дорогой голос. Но в последний миг, на самом краю распада, Вита увидела его. На ветке старого клена, того самого, у которого она только что стояла, сидел белый голубь. Совершенно неуместный в осеннем пейзаже, он казался сгустком чистого света. Птица смотрела прямо на нее, и в ее черных-черных глазах Вита прочла бездонное спокойствие и… обещание. Потом голубь взмахнул крылом — один-единственный раз, — и весь мир окончательно рассыпался на частички света и воспоминаний.

Резкий звонок будильника сменился настойчивой, но более мелодичной вибрацией телефона. Вита лежала неподвижно, все еще цепляясь за ускользающее эхо бабушкиного голоса, пытаясь вдохнуть в него жизнь, продлить эти последние секунды связи с тем миром. Но реальность была безжалостна. Телефон вибрировал снова и снова, упрямо требуя внимания.

С глухим стоном она протянула руку и, не глядя, свайпнула по экрану.

— Алло? — ее собственный голос прозвучал хрипло и сонно.

— Вита, доброе утро, спящая красавица! — в трубке звенел бодрый голос Ани. — Ты где? У нас же совещание через Zoom через пятнадцать минут по новому проекту! Ты на связи?

Созвон с Бочкаревыми. Свадьба в стиле «рустик». Эти слова падали на ее сознание, как камни, пробивая брешь в хрупком мире, который только что окружал ее. Она с трудом заставила себя сфокусироваться.

— Да, я… я тут. Подключаюсь. — Вита села на кровати, провела рукой по лицу, смахивая остатки влаги от слез, выдававших ее за прошедшие минуты.

— Отлично! Слушай, у меня тут идея по декору. Ты только не убивай меня, но что, если мы откажемся от сена в центрах столов? Я посмотрела свежие тренды…

Аня говорила быстро и энергично, выкладывая факты, цифры, ссылки на мудборды. Вита машинально тянулась к ноутбуку, открывала нужные файлы, кивала и поддакивала, вставляя на автомате дежурные фразы: «Да, я вижу», «Интересный ход», «Нужно посчитать». Ее профессиональное альтер-эго работало исправно, как хорошо смазанный механизм.

Но внутри нее все было иначе. Сквозь голос Ани, сквозь обсуждение оттенков льняных скатертей и стоимости аренды деревянных бочек для цветов, сквозь цифры в смете — сквозь все это прорывался тот самый, единственный звук. «Алло?» — тихий, хрипловатый. Он звучал громче, чем все доводы Ани о важности правильного освещения для фотозоны.

Она смотрела на экран, на разлетающиеся вкладки с таблицами и изображениями, но видела не их. Перед глазами был потрепанный корпус Nokia 3310, а на ладони чувствовался холодок пластика. В носу стоял не запах свежесваренного кофе, а влажная прохлада осеннего вечера 2004 года и едва уловимый, родной аромат бабушкиных духов «Красная Москва».

— Вита? Ты меня слышишь? — Аня сделала паузу, ожидая ответа на какой-то вопрос.

— Что? Да, конечно, — вздрогнув, вернулась Вита. — Прости, связь чуть подтормаживает. Повтори, пожалуйста.

Она сделала глоток воды, пытаясь смыть комок, вновь подступивший к горлу. Эта тоска была особенной. Острой, как порез бумагой. Это была не та размытая, фоновая грусть, что сопровождала ее все эти годы. Это была тоска по конкретному, только что утраченному моменту. По возможности, которая была так близка и так безвозвратно вырвана из рук. Она была там, по ту сторону, слышала ее, живую, настоящую… и все потеряла.

— …так что, я думаю, нам стоит рискнуть, — доносился из телефона голос Ани. — Вита? Ты точно в порядке? Ты какая-то… рассеянная.

Вита закрыла глаза на секунду, собираясь с силами.

— Да, все в порядке, Ань. Просто… плохо спала. — Это была отчасти правда. — Предложение по сену… я думаю, ты права. Давай уберем. Выглядит устаревше.

Они закончили обсуждение, договорились о следующих шагах. Вита отключилась от звонка и откинулась на спинку стула. Комната была залита утренним солнцем, на столе дымилась чашка кофе, день был полон планов и дел.

Но ее сердце осталось там, на прохладной осенней улице, у старого клена, с телефонной трубкой у уха, в отчаянной попытке удержать в памяти звук, который для всего мира уже десять лет как умолк. И эта тихая, всепроникающая тоска была гораздо реальнее, чем любая свадьба, любая смета и любой тренд.

Глава 4. Правила иллюзии

Осознание, что она может не просто наблюдать, а взаимодействовать с миром снов, наполняло Виту странной смесью трепета и азарта. Следующие несколько ночей были посвещены не отдыху, а исследованиям. Она стала картографом собственного подсознания.

Нужно было проверить все. Можно ли поднять поднять камень с земли? Да, и она чувствовала его шершавую, холодную текстуру. Могла ли сорвать цветок? Да, и его тонкий аромат наполнял обоняние, а на стебле оставалась липкая капля сока. Вита пыталась читать вывески, но буквы, как и в учебнике, плясали и расплывались, отказываясь складываться в слова. Она пыталась включить телевизор в своем сне — из него доносился лишь белый шум и мелькающие пятна света.

Границы мира тоже были странными. Если попытаться уйти дальше определенной улицы, пейзаж начинал «зацикливаться» — она снова и снова оказывалась у того же почтового ящика или фонарного столба. Иногда на краю ее «карты» мир просто терял детализацию, превращаясь в размытое цветовое пятно, как незагруженная текстура в видеоигре.

Но самым большим открытием стало осознание, что она может контролировать не только себя, но и влиять на «сценарий». Можно было повернуть за угол, которого не было в ее реальном детстве, и там откуда-то появлялся маленький, несуществующий сквер с ржавыми качелями. Вита поняла: это ее территория. Ее королевство. И она жаждала поделиться этой магией.

Очередной сон перенес ее на школьную площадку. Было лето, пахло нагретым асфальтом и скошенной травой. На старых, покосившихся качелях сидел Макс, ее лучший друг детства. Он был таким, каким она его помнила — долговязым, веснушчатым, с торчащими ушами и в майке, промокшей от пота на спине. Он раскачивался, уставившись куда-то вдаль.

Сердце Виты забилось чаще. Это был шанс. Настоящий диалог. Не просто наблюдение, а контакт.

Она подошла и села на соседние качели. Скрип цепей был таким громким и реальным.

— Привет, Макс.

Он повернул к ней свое задумчивое лицо.

— Привет, — буркнул он без особого энтузиазма.

— О чем задумался?

— Да так… Скучно.

Вита улыбнулась. Она чувствовала себя волшебницей, готовой одарить его сокровищем.

— Скоро станет веселее, — сказала она загадочно. — Скоро ты переедешь.

Макс перестал раскачиваться и уставился на нее с нескрываемым удивлением.

— С чего это? Мы никуда не переезжаем.

— Переедете, — с легкой, почти театральной грустью в голосе сказала Вита. — В другой город. Там здорово, правда. Новые друзья, все дела. А еще у тебя там появится крутой велосипед, синий.

Она вспомнила его восторженные сообщения о новом байке, которые он присылал ей уже после переезда.

Макс смотрел на нее широко раскрытыми глазами. В них читался не страх, а скорее ошеломленное любопытство, как если бы он увидел говорящего кота.

— Ты чего несешь? — выдавил он наконец.

— Просто запомни, — мягко сказала Вита, наслаждаясь его реакцией. — Когда это случится, не грусти. Все будет хорошо.

С качелей поднялась, ощущая прилив такой мощной, опьяняющей эйфории, что перехватило дыхание. Это было больше, чем просто Вита. Это был провидец. Хранитель тайн будущего, способный заглянуть за горизонт чужой жизни и шепнуть оттуда ободряющее слово. Внезапно проявившееся чувство было сильнее любой успешно организованной свадьбы. Это была настоящая магия.

Макс смотрел ей вслед, так и оставшись сидеть с глуповатым и озадаченным выражением лица.

Вита отошла на несколько шагов и обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на картинку — одинокий мальчик на качелях, в голову которого она только что подбросила зерно из грядущего. Ее взгляд скользнул по крыше школьного подъезда, и там, на самом коньке, сидел белый голубь. Он был неподвижен, как фарфоровая статуэтка, и смотрел на нее. Не с птичьим безразличием, а с глубоким, сосредоточенным вниманием. В его темных глазах не было ни одобрения, ни страха. Был лишь безмолвный, неумолимый вопрос, который пронзил ее опьянение, как тонкая ледяная игла. Этот взгляд был до боли знаком — таким же знала ее бабушка, когда ловила на детской лжи. Голубь просидел всего мгновение, затем взмыл в воздух и исчез, оставив после себя странную тишину и щемящее чувство, что за игрой пристально наблюдали.

Мир вокруг нее сиял невероятной яркостью. Она чувствовала себя богиней. Но она не знала тогда, что зерна, брошенные в прошлом, прорастают в настоящем самыми непредсказуемыми и порой колючими побегами. Она не знала, что игра в волшебницу имеет свою, очень высокую цену.

А пока она просто шла по проспекту своего сна, улыбаясь про себя, на вершине блаженного неведения. Это опьяняющее чувство всемогущества плавно перенесло ее в следующую сцену детства — теперь она стояла на широком бетонном крыльце школы.

Уроки у их первой смены только что закончились, и здание гудело, выплевывая на улицу толпу возбужденных детей. Но одновременно к крыльцу уже подходили, зевая и нехотя переступая ногами, ученики второй смены — младшие классы, сонные и недовольные. Воздух был наполнен смешанным гомоном — радостные крики тех, кто свободен, и унылое бормотание тех, кого ждали еще несколько часов за партами.

Вита стояла на самом верху лестницы, опираясь о шершавые перила, и наблюдала за этой суетой. И тут ее осенила новая, безумная идея. Если это ее мир, и правила здесь — лишь ее собственные ограничения… то что, если…

Она отошла от перил, сделала несколько шагов по верху крыльца, разбежалась и… подпрыгнула, изо всех сил оттолкнувшись от бетона.

Вместо полета ее ждала лишь жестокая гравитация. Она пролетела в воздухе всего метр и неуклюже, с глухим стуком, приземлилась на ступеньки несколькими ступенями ниже, зацепившись ногой и едва не кувыркнувшись. Из толпы донесся сдержанный смешок. Несколько младшеклассников, поднимающихся навстречу, смотрели на нее с нескрываемым любопытством и усмешками.

— Что, полетать захотелось? — крикнул кто-то.

Жаркая волна стыда ударила Вите в лицо. Но это был не настоящий стыд. Это было раздражение. Раздражение на собственную неудачу, на несовершенство ее контроля.

«Нет, — подумала она с упрямством. — Я могу. Я просто не до конца верю».

Снова взбежав наверх, на секунду сомкнула веки, отбросив прочь все сомнения. Тело — невесомое, как пушинка. Воздух вокруг — плотный, упругий, готовый принять и поддержать. Теперь это был не просто порыв, а решение, железная воля, заставившая гравитацию отступить. Очередной толчок ногами на этот раз обернулся освобождением. Земля сама ушла из-под ног, и ее понесло вверх, будто в невидимом лифте. В ушах засвистел ветер, а смешки внизу сменились оглушительным, восторженным «Оооо!». Крыльцо, дети, асфальт — все поплыло вниз, стремительно уменьшаясь.

Вита поднялась выше козырька крыльца, сравнялась с окнами второго этажа школы и на мгновение зависла в воздухе. За одним из окон показался класс. Там сидели незнакомые старшеклассники, которые внимательно смотрели на учителя у доски. Одна девочка с косичками, стоявшая у окна, подняла голову, и ее глаза, круглые от изумления, встретились с глазами Виты. Она ткнула пальцем в стекло, открыв рот.

Вита парила в нескольких метрах от окна, в совершенно немыслимом для реальности пространстве. Она видела меловую пыль на доске в том классе, царапины на подоконнике, удивленные лица незнакомых подростков. Это был не ее мир, не ее воспоминания. Это был чужой, живущий своей жизнью пласт прошлого, на который она взгромоздилась, как призрак.

Опустив взгляд вниз, она увидела крошечные фигурки детей, запрокинувшие головы и указывающие на нее. Среди них был и Макс, все с тем же ошарашенным выражением лица.

Чистый и всепоглощающий восторг захлестнул ее. Она не просто летала. Она парила над структурой собственной памяти, заглядывая в ее потаенные уголки. Вита была не просто волшебницей. Она была королевой этого призрачного королевства.

Медленно, как пушинка, она начала опускаться, все еще не веря в свое могущество. Но это было лишь начало. Игра только начиналась.

Глава 5. Бумажные цветы

Эйфория от ночных полетов и встреч с призраками прошлого была такой яркой, что дневная реальность поначалу казалась выцветшей, как старая фотография. Но у реальности был свой надежный способ вернуть себе власть — рабочие будни.

Утро начиналось не с воспоминаний о запахе школьного мела, а с резкого звука будильника и десятка непрочитанных сообщений в рабочем чате. Первый глоток кофе был не для бодрости, а для выживания. Пока он обжигал горло, Вита уже пролистывала список дел в приложении-планере, где разноцветные карточки кричали о своих срочных потребностях.

«Бочкаревы — утвердить меню до 14:00»

«Плехановы — внести предоплату фотографу СЕГОДНЯ»

«Лаврентьевы — срочно! Кризис невесты! Меняем все ленты с бирюзового на пыльно-розовый»

Ее агентство «Happy Day» было маленьким, и она была его сердцем, мозгом и руками одновременно. Каждый проект — это не просто праздник, это сложный логистический пазл, состоящий из сотен мелких деталей.

09:30 — Звонок от флориста.

— Вита, с орхидеями проблема, — голос в трубке звучал напряженно. — Та партия, что мы заказывали, пришла в ужасном состоянии. Предлагаю срочно менять на пионы.

— На пионы сейчас не сезон, Сергей, они будут золотыми, как крыло самолета, — парировала Вита, одним глазом глядя на смету. — Давай лучше посмотрим на гортензии. И пришлите, пожалуйста, фото альтернативных вариантов в течение часа. У невесты аллергия на полевые цветы, это в брифe, пункт четвертый.

Она говорила спокойно, но пальцы быстро стучали по клавиатуре, отправляя параллельно сообщение невесте с заранее приготовленным успокаивающим текстом: «Елена, доброе утро! По цветам есть небольшие корректировки, чтобы все было идеально. В течение дня пришлю вам новые, еще более красивые варианты!»

11:00 — Встреча с владельцем ресторана.

Она сидела за столиком в пустом банкетном зале и вела переговоры о стоимости аренды. Цифры плавали в воздухе, а в голове вдруг всплывал образ — она летит над школьным крыльцом.

— Вита? Вы меня слышите? — переспросил ее собеседник.

— Конечно, Игорь Васильевич, — она встряхнула головой, возвращаясь в реальность. — Просто просчитываю варианты. Вы не могли бы зафиксировать для нас эту цену, если мы забронируем еще две субботы на следующий сезон?

13:00 — Обзор коммерческих предложений.

На мониторе были открыты десятки вкладок. Фотографы. Видеооператоры. Ведущие. Кондитеры. Она просматривала портфолио, выискивая не столько красоту, сколько стиль, который идеально ляжет на характер конкретной пары. Ее коллега Аня, сидя напротив, скидывала ей ссылки в мессенджер.

«Смотри этого оператора! Вроде бы гениальный монтаж».

Вита открывала, смотра тридцать секунд и отвечала: «Нет. Слишком много пафосных замедленных съемок. Нашим клиентам нужно больше искренности и жизни». Она чувствовала людей через их работы, как будто считывая невидимую ауру.

15:00 — Кризис невесты.

Телефонный разговор с почти истеричной невестой, которая за две недели до свадьбы решила, что все ужасно.

— Все цветы не те! Платье сидит не так! Я передумала насчет первого танца! — в трубке всхлипывало испуганное, уставшее существо.

Вита слушала, не перебивая, глядя в окно. За стеклом шел дождь. Таким же осенним днем она когда-то звонила бабушке…

— Марина, — мягко, но твердо сказала Вита, когда на том конце провода выдохлись. — Дышите. Вы сейчас в стрессе, это нормально. Давайте по порядку. Расскажите, что именно вас смущает в букете?

Не давая пустых обещаний, она задавала точные вопросы, возвращая клиентку из хаоса эмоций в конкретику. Через сорок минут они вместе смеялись над глупостью одного из высказанных свекровью ритуалов, а план по цветам был скорректирован. Вита положила трубку и на несколько секунд опустила голову на стол. Это была самая выматывающая часть работы — быть не только организатором, но и терапевтом.

17:30 — Составление итогового ТЗ для декораторов.

Она писала документ с дотошностью юриста. «Рапсовая лента цвета пыльной розы, ширина 5 см крепится на спинки стульев бантом в три оборота. Отступ от края стула — ровно 15 см. Не 14 и не 16». От этих деталей зависела общая картинка. Брак между красотой и точностью.

Она закончила рабочий день поздно, когда за окном уже давно стемнело. В тишине офиса был слышен лишь гул системного блока. Вита откинулась на спинку кресла. Перед ней на столе лежали распечатанные планы рассадки, образцы тканей и счета. Мир был строго структурирован, предсказуем и понятен. В нем не было места полетам над школой или голосам из прошлого.

Но, закрывая за собой дверь, Вита поймала себя на мысли, что уже ждет ночи. Здесь она создавала чужие идеальные дни, тщательно склеивая их из бумажных цветов и расписанных по минутам сценариев. А там, в царстве снов, она была свободна. И это неравноправное партнерство двух реальностей начинало определять ее жизнь. Чем больше ее выдавливала серая, предсказуемая действительность счетов и договоров, тем нетерпимее становилась тяга к миру, где можно было быть не исполнителем, а творцом. И в этот же вечер, едва голова касалась подушки, Вита снова оказывалась в своем королевстве. На этот раз она решила еще нескольким одноклассницам рассказать об их будущем. Это стало ее новой тайной игрой, магией, которой она могла щедро одаривать в мире снов.

Вита нашла их во дворе, там, где они всегда собирались после школы — на старых скрипучих лавочках под раскидистым тополем. Катя, Оля и Ира — неразлучная троица, грызшая семечки и сплетничавшая о мальчиках.

— Привет, — подсела к ним Вита, чувствуя знакомое радостное возбуждение.

— О, Вита! Иди к нам! — обрадовалась Катя. — Слушай… как думаешь, Вадик из 9 «Б» на меня вообще смотрит?

Вита улыбнулась, словно держа на ладони не песчинку, а целый бриллиант секрета.

— Вадик? — она сделала загадочное лицо. — Да забудь ты про него. Ты выйдешь замуж позже всех, в двадцать семь. За архитектора. И у вас будут двойняшки, мальчик и девочка.

Катя замерла с полуочищенной семечкой во рту, ее глаза стали круглыми, как блюдца. Оля и Ира ахнули.

— Чего?! — выдохнула Катя. — Откуда ты знаешь?

— А ты, Оля, — продолжила Вита, поворачиваясь к другой подруге, — выйдешь замуж сразу после института. И переедешь в Германию. У тебя будет один сын, и он будет гениально играть на скрипке.

— В Германию? — прошептала Оля, и в ее глазах вспыхнула смесь ужаса и восторга.

— А я? А я? — потянула ее за рукав Ира.

— Ты, Ир, три раза выйдешь замуж, — с напускной серьезностью изрекла Вита. — И будет у тебя… три кота. И будешь ты счастлива как никто. И что бы ни случилось, знай — ты сильнее, чем ты думаешь.

Девочки взорвались смехом и возбужденными криками. Их окружал вихрь вопросов: «А как его звать?», «А правда двойняшки?», «А почему три раза?». Они не верили ей, конечно, но им было безумно весело от этой игры, от этой тайны, которую им подарили. Они смотрели на Виту как на волшебницу, на гадалку, пришедшую в их обычный день с коробкой диковинных конфет.

Сидя среди них с загадочной улыбкой, Вита вновь ощутила знакомую опьяняющую эйфорию. Здесь она была не просто подругой — она была вестником из будущего, хранителем их сокровенных мечтаний и страхов, еще не осознанных ими самими. Невидимой рукой кукловода она касалась ниточек судеб, поправляя их в этом призрачном театре теней.