Бесплатный фрагмент - Золотая медаль или детство

Выстрел

— Эй, овца! Задолбала бегать! Сядь покури уже!

Пивные дегустаторы покатились от смеха.

Лето. Деревенский стадион. На вечерней тренировке я бегала по кругу. Придя разными кампаниями, на трибунах тусила местная молодёжь. Их колкие реплики и насмешки активно вмешивались в тренировку.

Они были правы: бегала там только я. Это сейчас никого не удивишь бегом, а в конце 90-х мои тренировки казались унизительными, бессмысленными, позорными и смешными.

— Пивка бахни! Расслабишься… — добавил кто-то из толпы. И снова раскатистый смех по трибуне.

— Не хочу!

Замедлив разминочный бег, я высматривала в толпе зрителя, который унижал меня и смеялся надо мной каждую тренировку.

Почти всегда я тренировалась одна. Ребята и девчонки, которые приходили к нам в секцию, не задерживались. У них быстро появлялись другие интересы, хобби, личная жизнь. И только мы с папой мечтали выбраться из маленьких Боровиче́й и выиграть Олимпиаду по лёгкой атлетике. Остальные же в тринадцать лет мечтали о чёрном BMW, богатом женихе и чемодане денег.

До первенства России оставалось три недели. Я готовилась на дистанцию сто метров, но результаты на тренировках росли медленно. Бороться с невидимыми соперниками — самое трудное в спорте. Бегать одной, показывая быстрые секунды, становилось всё сложнее. У меня не было спортивной команды, зато была борови́чская шпана: на слабо и за деньги эти молодые люди были согласны на всё.

Выбрала я самого громкого. Того, кто каждый вечер орал мне: овца, лошадь, страусиха. Он оказался единственным, кто был одет по «спортивной моде»: в тёмно-синих трениках с потёртыми коленками, олимпийке с тремя когда-то белыми полосками и в кедах, которые, по всей видимости, донашивал за кем-то.

— Чо? Эт я вот тут, значит, стоять буду, а ты позади меня? — Антон остановился у стартовой черты на сто метров, заправляя серую футболку в штаны. — И чо?! Мой кореш нам скомандует, и я должен добежать первым на финиш? И тогда твой батя даст мне двести рэ?! — Он нервно топтался на месте. — Давай ещё раз, я чёт не врубаю. Я стою впереди тебя, бегу меньше тебя и, если прибегаю первым, лаве мои?!

— Всё верно. Я даю тебе фору! Кто первый прибежит — тот и молодец, — разминая голеностоп об беговую дорожку, ответила я.

— Погоди, погоди, а в чём подвох-то? Ты же не впереди меня, а позади стоять будешь! Ты уже проиграла, ты же понимаешь?! Или ты кидать в меня что-то будешь, пока я бегу, типа «догони меня, кирпич»? — Антон не понимал, зачем мне это было нужно. И искренне верил, что он, крутой парень семнадцати лет с сигареткой в зубах, спокойно обгонит малолетку, даже если её рядом поставить, а уж с форой в пятьдесят метров — тут и говорить не о чем.

Зрители сходили за чипсами и, требуя зрелищ, разделились на две команды:

— Давай, Антоха!

— Придурок, сядь, не позорься!

— Юна, Юна, сделай его! — они знали моё имя?!

— Чо орёте?! Не мешайте им.

Независимый судья «трёхбалтиковой» категории, выплёвывая жёваные семечки под ноги, направился к месту старта:

— Юна, я так руку держу?

Кореш Антона поднял руку вверх.

— Чо говорить-то надо? Я опять забыл. А, «побежали» — руку вниз опускать?

— Не надо говорить «побежали». Всё просто: на старт, внимание, оп. Коротко и быстро — оп! — повторила я в третий раз и отправилась к папе, который только что пришёл на стадион.

Идея найти спарринг-партнёра среди подростков, которые меня обзывали, пришла в голову, конечно же, моему дорогому отцу.

Я подошла к своему тренеру и папе в одном лице, он никогда не опаздывал на наши тренировки.

— Пап, обязательно мне с ним бежать?

Я показала на Антона, который с пацанами, заливаясь хохотом, «тренировал» низкий старт.

— Ты сама его выбрала? На него ты жаловалась? Он тебя обзывает? — Отец не спускал глаз с главаря.

— Да, он! Но он… — запнулась я, стараясь не выдать страха. — Пап, он в ПТУ учится!

Взглядом я просила папу что-нибудь придумать, чтобы поменять соперника.

— Отлично! Значит, старше тебя на три года. Отступать не вариант! Другого стадиона в Боровича́х нет. Юна, или ты затыкаешь им рот, или даёшь повод смеяться над тобой и дальше.

Обращение к читателю

Мы не рождаемся победителями, это всё враньё. Мы начинаем как все: с первой секции, с первого тренера, с первого поражения…

Я хотела рассказать свою спортивную историю для моих детей и, если повезёт, внуков и правнуков. Историю, которая сохранится на многие десятки лет. А когда я уйду, всё равно останусь с ними, буду стоять на книжной полке, подглядывать сквозь страницы за их жизнью, и, может, в самый подходящий момент упаду с полки, раскрывшись на нужной странице.

Пролог

Моим первым тренером по лёгкой атлетике стал папа. В свои сорок с небольшим он резко, ювелирно точно на прыгучих ногах показал мне специальные беговые упражнения, технику низкого старта. Запись с видеокассеты чемпионата мира по лёгкой атлетике. Я смотрела как заколдованная, а когда пыталась повторить, выглядела как утопающий в речке: барахталась, а конечности не слушались. Мне было семь. Высокое бедро, перекаты, захлёст, ускорения не походили на папины. Иногда думала, что я не его дочь, так как у родных дочерей, наверное, всё должно получаться с первого раза. Но он лишь смеялся на мои всхлипы из-за непослушных слабых ног и заставлял делать заново. Заново, ещё раз, повтори сначала — слова, которые держат меня за руку всю жизнь, когда у меня что-то не получается с первой попытки.

«Исмаил, ты фантазёр», — так мама называла отца. Она не умела или не любила мечтать. И на папины истории о том, что когда-нибудь мы с ним будем летать по всему миру, участвовать в международных соревнованиях, выигрывать золотые медали, закатывала глаза или кивала с сочувствием. Но когда нужны были деньги на дорогостоящие спортивные сборы в Кисловодске и в Сочи, она, не колеблясь, отпускала меня с папой и на тренировочные месяцы урезала семейный бюджет в несколько раз. Папа был локомотивом, он видел только цель. А люди, которые пытались отговорить, и обстоятельства, которые пытались помешать, разбивались о стальной щит его веры.

— Юна, в этом мире куча мелких, завистливых людей. Они боятся даже думать о том, чтобы изменить, повернуть свою жизнь в другом направлении.

В машине по дороге на стадион папа настраивал меня на тренировку. Крепкие морщинистые пальцы уверенно крутили руль голубого ВАЗ 2110, а глаза следили за дорогой. — Им привычнее и спокойнее обвинять судьбу, обстоятельства, жалеть себя. И когда рядом у знакомого, у соседа, у друга получается вырваться из нищеты, ненавистной работы, поменять город или страну, завистливые набрасываются на него, будто это поможет вернуть его на место. А другие, более продвинутые, мешают с самого начала, чтобы, не дай бог, ты не стала жить лучше них.

Я сидела на пассажирском сидении и не понимала ничего, о чём он рассказывал. Но верила, что его локомотив не остановить. И если он сказал, что я буду спортсменкой международного уровня, значит, так оно и будет. Папа ломал любые препятствия, что вырастали на его пути: меня не берут на сборы от команды — папа везёт нас за свой счёт. Школа не отпускает на соревнования — папа договаривается с директором. Нет денег на спортивную форму и обувь — папа находит спонсора. Папа легко справлялся с трудностями, потому что всегда был к ним готов. Тогда я не знала, что его локомотив в железной броне и на огромной скорости слетит с рельсов и перевернётся из-за меня.

Часть 1

Спортзал. Кровать. Фонарь

Мне четыре года. На уме только детсад: каких кукол взять с собой, кто придёт сегодня в группу и во что мы будем играть? С этими мыслями я просыпаюсь и иду умываться. За завтраком папа с гордостью сообщает:

— Юна, я записал тебя на спортивную гимнастику: три раза в неделю в восемь утра нужно быть без опозданий.

Он кидает три куска колотого сахара в чёрный чай и ложкой растворяет его в кипятке — металлический звон летает по кухне.

Отличная новость! Гимнастика, что это вообще?

Гимнастический зал в моём городке на 30 000 жителей ничем не отличался от спортивного: раскатывали пыльные бесцветные дорожки, стелили порванные маты, ставили холодные снаряды (брусья, турники, бревно, конь). Тренировки длились по 60–90 минут. После получасовой разминки мы разучивали новый элемент и повторяли старые. Старались тянуть носочки, держать ровно спину, легко растягиваться в шпагаты. Отжимались и подтягивались на каждой тренировке. Естественно, с каждым годом нагрузка повышалась и акробатические элементы на снарядах усложнялись.

Наша спортивная сборная из пяти человек постоянно выезжала на турниры в ближайшие города и области. Все мы были маленького роста, крепкие, пугливые, но сильные. В начале 90-х денег не было ни у города, ни у спортивной школы, ни у родителей. Не было спортивной формы, не было и хороших условий на выезде. На соревнования мы добирались своим ходом: на электричках и рейсовых автобусах, тесня бабуль и их авоськи. По приезде раз в день питались в школьной столовой, остальной рацион составлял сухой паёк из ларька и «мамина сумка с едой», которую собирали перед поездкой (напомню, нам было по пять-шесть лет). За призовые места ничего не давали, кроме грамоты победителю.

Сопровождал нас только один взрослый — наш тренер. И я с благодарностью вспоминаю Галину Фёдоровну за строгий взгляд и любовь к профессии.

Приехав на соревнования в такой же маленький городок, спали под матами в спортивных залах, где на следующий день и выступали. У тренера везде были знакомые, которые давали ей ночлег. А мы укладывались парами, чтобы было тепло и нестрашно. С тех пор тёмный манеж, спортзал или ночной стадион навевают воспоминания о победе над первым страхом — страхом темноты.

Страх — эмоция или чувство, возникающее из-за ощущения опасности. Может быть как действительным, так и воображаемым, ощущается как тревога, беспокойство.

Холодный спортивный зал, окна на недосягаемой высоте: так высоко, что их, наверное, никогда не моют. Все снаряды готовы к соревнованию и накрыты брезентом. Маты друг на друге стопкой выше моего роста. Стараюсь утащить для себя самый мягкий, обтираю его тряпкой, убирая остатки следов от обуви и магнезии. Кидаю его на пол как матрас, вторым укрываюсь как одеялом, сумка — вместо подушки. Спим, естественно, без постельного белья. Пижамами служат спортивные костюмы, в которых выступаем.

Когда выключается свет в «номере» на пять человек, спасают уличные фонари, которые пытаются залить чуть-чуть света в спортивный колодец. В их лучах не так страшно засыпать. Ночью зал превращается в театр: смотрю, как свет от фонарей робко касается гимнастического инвентаря, заставляя тени то уползать, то забегать на стены. Утром тренер будит нас раньше сторожа, чтобы мы успели убрать «кровати» и подготовить зал к приходу других участников соревнований.

На гимнастике я быстро освоилась. За два года научилась выполнять рондат, фляк, сальто назад, подтягиваться, садиться на шпагаты, отжиматься. Но в шесть мне пришлось покинуть секцию. Причина банальна — травма: делая акробатический элемент на бревне, я приземлилась на пол, точнее, на шею вверх тормашками. Как не сломалась — не знаю, чистой воды случайность. Родителям ничего не сказала, ведь виновата была сама — не дождалась, когда подойдёт для подстраховки тренер и подготовит снаряд. Если бы в тот момент о моей травме узнали родные и среагировали должным образом, проблем со спиной в будущем удалось бы избежать, но я молчала как партизан.

С четырёх лет или даже раньше старайтесь развивать в детях пять физических качеств: быстроту, выносливость, силу, ловкость и гибкость. Это называется общей физической подготовкой. Вид спорта не важен, важны подготовка и реакция детского организма на нагрузки, сложные технические элементы, тактические манёвры. В начале спортивного пути ребёнку нужна секция, в которой будут развивать молодого спортсмена, а не оттачивать технические элементы.

Тренер. Школа. Инвентарь

В семь лет я пошла в школу и все тренировки забросила на полгода. Когда апрель принёс тепло и лужи в наш город, папа позвал меня с собой. Перепрыгивая весенние бассейны, на пятках преодолевая грязь, мы дошли до школьной площадки.

— Юна, сейчас я тебе расскажу о лёгкой атлетике. В студенческие годы я довольно быстро бегал. Знаешь, чем соревнования по гимнастике отличаются от соревнований по бегу? — я замотала головой — Цифрами! Никаких судей, никаких оценок. Только время и финиш! Прибегаешь первой, железобетонно — ты первая! Бежишь по нормативу мастера спорта — ты мастер спорта! — папа с азартом перешнуровал себе кроссовки. — Побежали!

Мы начали разминку, папа эмоционально рассказывал о лёгкой атлетике, спортивных сборах, международных стартах, о том, как престижно и круто быть спортсменом. Показывал, как правильно разминаться, делать специальные беговые упражнения, ускорения. Я пыталась повторять за ним так же технично и уверенно, но в беге я себя не чувствовала. Ногам не хватало силы, было сложно управлять скоростью: получалось бежать только очень быстро или очень медленно, середины не наблюдалось. Все мои старания заканчивались широкой улыбкой на папином лице.

Папа поправил большой рукой чёрные волосы и улыбнулся голубыми глазами:

— Я готов тебя тренировать, если захочешь. Мы будем ездить на соревнования и за границу. Ты попадёшь в сборную страны и станешь самой быстрой во всём мире. Хочешь?

Я судорожно закивала, представив своё звёздное спортивное будущее. Он расписывал всё в малейших деталях: медали, кубки, победы, славу, деньги. Начать тренировки захотелось немедленно.

Мы погружались в спортивный мир. Вначале это были хаотичные вылазки на стадион на пару часов, где ничего особенного не происходило. Но спустя два месяца тренировки стали обязательными и вошли в моё расписание.

Конечно, после занятий гимнастикой с группой из двенадцати девчонок тренироваться одной на улице не вызывало интереса. Как и восторга от изнурительных упражнений, о которых папа совсем «забыл сказать» — и про усталость в ногах, и про то, что, согласившись, я не имела права сдать назад.

Сейчас понимаю, что было бы честнее, если бы он сразу рассказал о деталях, например:

— Я готов тебя тренировать, если ты захочешь. Мы будем ездить на соревнования и за границу. Ты попадёшь в сборную страны и станешь самой быстрой во всём мире. Но перед этим тебя ждут тренировки до боли в теле по несколько дней подряд, бесконечная борьба с желанием пропустить тренировку. Тебя ждёт отказ от прогулок, игр, кино и тусовок с друзьями. У тебя будут вечные спортивные сборы по всему миру и, как следствие, отсутствие рядом настоящих друзей и родителей.

В первый год я тренировалась по три раза в неделю. Осваивала технику бега, училась правильно выполнять специальные упражнения. К слову, манежа или какого-то специального помещения для лёгкой атлетики в нашем городе не было. Да что там манежа, у нас и секции по лёгкой атлетике не было, и тренеров, и спортивного магазина, и тем более сборной команды.

Наступила зима. Стадион накрыло холодным белым одеялом. Отец договорился с директором о разрешении тренироваться в школьном коридоре. Это была кишка шириной три метра и восемьдесят метров в длину. С одной стороны — окна, с другой — двери. Длинный тёмный коридор с деревянным полом. Обычный спортивный зал не подходил нам по размерам.

Мы начинали тренировку, когда заканчивалась вторая смена. Вечером коридор был совсем другим: пустым, одиноким, тихим. Света было мало, потолочные лампы почти не горели. В весенние месяцы, пока день был длинным, помогали окна, а зимой папа раскладывал пару ручных фонарей — один на финише, второй посередине дистанции, чтобы видеть меня на тренировке.

В тренировках использовалось всё, что было в школе: сваренные трубы в гардеробе — для подтягивания и укрепления туловища, лестницы — для ускорений, скамейки — для пресса, прыжков и отжиманий. Деревянный пол в коридоре отлично амортизировал. Бегать по нему мне нравилось. Для новичка покрытие было идеальным, не «убивало» ноги, как бетон или асфальт. А ещё у нас появились стартовые колодки.

Стартовые колодки — это приспособление для отталкивания спортсмена из положения низкого старта в лёгкой атлетике. Фиксируются к резиновой дорожке металлическими шипами, что предотвращает проскальзывание и служит опорой для мощного старта.

Естественно, дырявить пол в школе нам никто не разрешал, и, чтобы оттачивать мастерство выбегания с колодок на деревянном полу, папе пришлось придумать свои колодки. Представляли они из себя два деревянных бруска: один длинный, другой покороче, на каждом он сделал специальный срез под 35 градусов. Я носила их на тренировку в специальной брезентовой сумке, не носила — тащила. Дома после таких тренировок мама ругала папу, колодки и меня, вытаскивая занозу за занозой из моих ладоней.

Холод. Шиповки. Столкновение

Снежный, мокрый, холодный Петербург. Дым высокими столбами поднимался над крышами панельных домов, собираясь в серое море над городом. Таким я его впервые увидела, когда мне было девять, и запомнила на всю жизнь. В этом городе можно мечтать, жить не обязательно. Здесь чувствуешь себя особенной, город не торопит, не отталкивает. Разрешаешь себе остаться. Серые машины, серые бордюры, серый асфальт, серые мосты, серые пальто голубей и прохожих. Принимаешь Питер, его характер, погоду, ветры, сырость. Он проникает в сердце и остаётся там навсегда, пожизненно прописываясь в каждой клеточке тела…

Мы приехали на поезде ранним утром, за день до «Открытия зимнего легкоатлетического сезона» в Санкт-Петербурге — первых для меня серьёзных соревнований. Я попала в возрастную группу «младший возраст 9–12 лет». Это означало, что мои соперницы могли быть старше, опытнее и сильнее меня на три года.

Остановились у бывшего тренера моего отца. Валерий Иванович часто выручал нас с ночлегом, раскладывая трёхместный серый диван в маленькой, заставленной книгами комнате. Дядька был суровый, но добрый. Валерий Иванович был верен призванию: работал тренером всю жизнь, подготовил много чемпионов. Папа уважал его как человека, тренера и друга.

У легкоатлетов есть правило: куда бы ни приехал, ты обязан провести разминку именно на том стадионе, а зимой — в том манеже, где будут проходить соревнования. Поздороваться, познакомиться, разведать обстановку.

Правила поведения на стадионе

Без них мы получим неуправляемую толпу, которая разбегается по дорожкам, мешая друг другу и спортсменам тренироваться.

Правило 1. Не занимаем первые дорожки для разминки.

Правило 2. Разминаемся по дальней кромке манежа/стадиона.

Правило 3. После упражнений возвращаемся по свободной дорожке.

Правило 4. Переходя дорожку, смотрим по сторонам.

Правило 5. Выполняя упражнение, ждём своей очереди.

Правило 6. Двигаемся с потоком.

Правило 7. Уважаем людей, которые тренируются.

Правило 8. Избегаем столкновений.

1995 год. Зима. На часах вечер, за окном ночь. В манеже тепло, светло, пахнет спортивной резиной. Рой легкоатлетов: младшие, старшие и взрослые тренируются разными группами, выполняя установки тренеров. Я с испуганными глазами разминаюсь по кругу, выполняю беговые упражнения, ускорения, как учил отец, шарахаясь от любого бегуна, так как не привыкла к толпам спортсменов. С папой в школе тренироваться спокойнее. Иногда сторож придёт, пошутит, матернётся и уснёт. А в манеже Санкт-Петербурга мотаешь не столько круги, сколько нервы. На дорожке кто-то кричит от бессилия, взрослые девочки носятся по кругу на время, а тренер подстёгивает их в спины:

— Руками! Руками работай!

В моих глазах это были боги. Атлетично сложённые, сильные, выносливые. Кто-то покорял виражи, кто-то прыгал в яму с песком, другие соревновались в скорости друг с другом. Закончив разминку, я сидела на лавке с открытым ртом, забывая дышать.

Валерий Иванович подошел ко мне и неодобрительно посмотрел на на мои ноги:

— Я не понял, ты что, в кроссовках ускорение делала?

От его слов я съёжилась, замотала головой:

— Я босиком не побегу!

— Да какое босиком, шиповки твои где, ши-пов-ки?

Шиповки — беговая обувь с шипами на подошве, разработанная под разные дисциплины в лёгкой атлетике. Подошва не проскальзывает, и силы бегуна не тратятся впустую, что позволяет развивать предельную скорость. Обувь создана с учётом разницы биомеханики бега на разных скоростях и степени подготовки атлетов.

— У меня нет ничего. — я расстроилась и посмотрела по сторонам, пытаясь разглядеть, во что обуты другие спортсмены.

— Вы что, в лесу живёте?! Не знаете, в чём бегать надо?! Схожу поищу что-нибудь на твою ногу. — Валерий Иванович выругался себе под нос и отправился в тренерскую.

Действительно, атлеты по манежу носились в шиповках. Ярких, блестящих, разных цветов и с разными рисунками. У меня заколотилось сердце от предвкушения такой красоты на своих ногах. Представила себя на чемпионате мира, который выигрываю в ярких лакированных шиповках красного цвета.

— Вот, — старый друг моего отца вывалил из пыльного холщового мешка с десяток засаленных, обмотанных скотчем, склеенных клеем, местами зашитых разнопарных тапочек с железными шипами на подошве. — Тут плюс-минус на твой возраст. Если ничего не подойдёт, большие не бери, лучше в маленьких беги, на разок пойдёт. Только проверь, чтобы шипы не стёрты были, ключом они не выкручиваются, резьба давно сбилась. Пусть доживают свой век как есть. — Валерий Иванович так влюблённо смотрел на сильно пахнущую обувь, что я побоялась спросить, не бегал ли он в одной из этих пар когда-то.

Специальную обувь я видела впервые, в нашем школьном коридоре по деревянному полу бегать в таких было запрещено. Да и найти обувь для спринта на детскую ногу в конце двадцатого века было крайне сложно, почти невозможно. Запасы из тренерской казались сокровищем, пусть в нём и бегало не одно поколение детских ног. Откопав подходящие, сменила кроссовки на шиповки: шнурки порваны и связаны узлами, в дырку на правой ноге предательски выглядывал большой палец, оставшиеся «живые» места склеены клеем. Привыкая к сжатому ощущению в ногах, поковыляла к месту старта.

У меня было смутное представление о том, как стартовать с настоящих колодок. С какой стороны к ним подойти? Как отрегулировать? Расстояние между стопами, угол наклона, тонкости и нюансы оттачиваются во время тренировочных стартов, но на знакомство у меня не было времени. Мои тренеры поставили классическую расстановку ног, как было написано в учебниках по быстрому бегу. Тогда папа решил, что толкаться с колодок я должна левой ногой.

— Ты всё знаешь, в школе у тебя такие же! — видя мою растерянность, папа подошёл ближе.

— Такие же?! А ничего, что они железные?! В этих колодках наклон регулируется! — я показала на колодки, чтобы убедиться: он их тоже видит. — И расстояние между ними регулируется! Нет, они не такие же! Дома, папа, у меня спиленные дрова! А дрова не регулируются! — я держалась подальше от железной конструкции.

Отец твёрдо взял меня за руку и подвёл к колодкам:

— Для этого мы приехали в манеж! Для этого у тебя сегодня тренировка, а завтра соревнования. Завтра ты должна стартовать из настоящих колодок, ну так вперёд. Пробуй! Мы здесь, чтобы познакомиться с манежем, соперницами, колодками. — он подтолкнул меня к дорожке.

Кое-как я поставила ноги в железные опоры с протёртыми кусками чёрной резины. Заняла позицию «На старт», ногам было неудобно. Мешало всё: торчащие коленки, тонкие плечи, жёсткая, болючая дорожка. Самостоятельно подняла таз на команду «Внимание» и на первом же шаге, в попытке выбежать из настоящих колодок, грохнулась на дорожку и прокатилась кубарем ещё метра два, не заметив, как пересекла линию соседней дорожки. Не обращая внимания на стёртый локоть и жжение на левом колене, вскочила на ноги, ожидая насмешек. Была уверена, что мой «мощный старт» видел весь манеж.

Переживая за свою репутацию, не заметила, как по дорожке, на которой я оказалась, с виража, набирая максимальную скорость, вылетел взрослый спортсмен. Столкновения избежать не удалось: парень, пытаясь не наступить на меня, толкнул руками, чтобы не упасть самому. Я полетела на свою дорожку, не прилагая уже никаких усилий. По всем законам манежа виновата была я. О чём мне напомнил и молодой человек, и его тренер — несколько раз, красивым литературным питерским матом языком, а потом папа и Валерий Иванович.

«Отлично размялась», — подумала я, сдерживая слёзы обиды.

К счастью, травмы спортсмен не получил, иначе закончилась бы моя карьера в тот же вечер, не успев начаться. Больше в тот день к колодкам я не подходила.

Нервы. Сомнения. Начало

На улице даже в зимней куртке было холодно, но солнце заставляло щуриться. Мороз освежал дыхание, кусал за щёки, торопил передвигаться по улице шустрее. Валерий Иванович припарковал машину рядом с манежем. Я вышла и не поняла, от чего мне холоднее: от питерской зимы или от мысли о первых соревнованиях.

И вот я в огромном спортивном манеже: знакомый запах резины, пота, согревающих мазей будоражит. Атлеты готовятся к гладиаторским боям, не меньше: разминаются по кругу, прыгают в ямы с песком, ускоряются по прямой, пробуют брать высоты; тренеры не отходят от подопечных. Выйдя на беговую арену, я чувствую себя зёрнышком на кофейной фабрике.

Мы приехали за два часа до начала забегов на шестьдесят метров. Время было рассчитано заранее: 30 минут — на изучение обстановки, 15 минут — разминка, 20 минут — гибкость суставов, 20 минут — специальные беговые упражнения, 7 минут — на переобувание в шиповки, 15 минут — на ускорение в шипах и 10 минут — на выбегание из стартовых колодок. Если всё выполнено по таймингу, то до старта остаётся 10—12 минут, нужно снова надеть спортивный костюм (чтобы сохранить мышцы в тепле) и ждать своего забега.

У меня был четвёртый забег, я с боязливым любопытством рассматривала участниц, пытаясь угадать, с кем же буду соревноваться. К слову, питерская школа спринта считалась одной из самых сильных в России. Настрой тренеров и их учениц меня пугал: девочек настраивали на борьбу, готовили к войне — можно было подумать, что у нас проводились соревнования по боксу, а не по бегу. Я понимала, что они намного опытнее меня и лёгкой атлетикой занимаются дольше. Были и новенькие, как я, впервые попавшие на такие крупные соревнования. Мы держались вместе: поднятые плечи, испуганные глаза, руки, сжатые в кулаки, и опущенная голова выдавали в нас детей, но никак не спортсменов.

Папа ходил за мной, а иногда и бегал по пятам. Он следил за временем, контролировал мою разминку, оценивал соперниц. Я сидела на дальней лавке от старта и молилась, чтобы судьи про меня забыли, но не сработало.

Вплотную ко мне подошёл стартёр:

— Четвёртый забег. Как планируешь стартовать: с колодок или с высокого старта?

Я была младше остальных, и, видимо, мне решили сделать поблажку.

— Она бежит с низкого старта, как все! — громко ответил папа. Я обернулась с вопросом на лице: «Серьёзно?! Тебе вчерашнего мало?» Но он был несгибаем в своём решении.

Из головы никак не выходил вчерашний неудачный опыт с долбаными колодками. Опозорюсь: грохнусь опять на соседнюю дорожку, и вместо соревнований по лёгкой атлетике получатся соревнования по боулингу. Домой хочу!

Папа стоял у первого ряда трибун и всё записывал: кто и что делает, кто и что говорит, какие советы даются и так далее. Тогда он был моим телохранителем, тренером, психологом, папой и врагом одновременно.

Судья пригласил четвёртый забег снять спортивные костюмы и встать по своим дорожкам. Пока я стягивала тёплые штаны, местные спортсменки в короткой форме с номерами на груди ускорились к колодкам.

— Девочка! Быстрее раздеваемся! Не задерживаем забег! — крикнул мне судья, готовясь давать команду. Я сбросила тренировочные вещи в кучу и прибежала к старту.

Двойной свисток прекратил гул по манежу, и судья скомандовал:

— На старт!

Мои соперницы в одно движение встали по колодкам, а я перекрестилась и только потом, не дыша, поставила ноги в упоры.

— Внимание!

Все подняли таз над дорожкой.

Оглушённые выстрелом стартового пистолета, мы рванули с колодок. Точнее, все убежали вперёд, а я… пыталась не упасть с этих самых колодок. И это получилось! Точнее, только это и получилось: я не смогла никого догнать и добежала последней. Когда финишировала, то подумала: «Что я тут вообще делаю?! Это физически невозможно — так быстро бежать, как бегут они!» Тогда я заняла двенадцатое место.

Никогда не принуждайте младших детей соревноваться со старшими. Им необходимо ваше восхищение, вера в них, а не утешительные слова. Очень много примеров того, как после подобного проигрыша дети не возвращались в спорт. Ребёнку важны «здесь и сейчас».

Я проиграла. Мне было бесполезно объяснять, что соперницы старше меня, что они тренируются в лучших условиях, чем я, что некоторые были призёрами каких-то крупных соревнований. Проигрыш постоянно крутился в голове, убеждая меня в том, что соревнования — это не моё. Спорт — не моё! Я не была той, кого папа хотел видеть на дорожке: злой, целеустремлённой, бесстрашной дочерью. Вместо неё была я: пугливый, трусливый заяц.

Возвращаясь из снежного Санкт-Петербурга, я влюбилась в ночную дорогу. Поезд тронулся, ночью Питер переливался цветными картинами, лучи фар догоняли друг друга, соединяясь в хаотичные ломаные линии — таких ярких огней не увидишь днём. Я как заворожённая смотрела в окно на разноцветный город. Когда в ночи исчезала последняя яркая вывеска, в кромешной тьме отразились я, вагон и отец, читающий книгу…

— Больше не хочу бегать, мне это не нравится, — обиженно сказала я, прижавшись лбом к холодной темноте окна.

Папа на это только улыбнулся и повторил:

— Мы сюда ещё вернёмся, обязательно вернёмся. И увидишь, как всё поменяется. — он никогда не обращал внимания на мои «не хочу» и «не буду».

Поезд нехотя остановился в ночном лесу на станции Окуловка. На перроне стоял одинокий фонарь, который никогда не работал. Зимняя пурга поднимала пушистый снег в воздух, а ветер не давал ему упасть на землю. Мы сошли на пустой перрон. Минута стоянки истекла, стук колёс сменила привычная сонная тишина, напомнив, что мы дома. Спали все: волки, медведи, люди, фонари, машины. Скрипя снегом, мы побрели по протоптанной колее до автовокзала. Через три с половиной часа отправлялся первый рейсовый автобус до Боровиче́й.

Почему папа был уверен, что мы ещё вернёмся, не знаю. Наша первая попытка стала крещением для нас обоих.

Мамин омлет остывал в тарелке, но отец к нему не притронулся — его беспокоило, что произошло вчера в манеже. По его красным глазам я поняла: он ещё не ложился:

— Мы недостаточно тренируемся.

Он отодвинул завтрак, резко поднялся из-за стола и уставился на меня:

— Юна! Теперь ты будешь тренироваться каждый день! Ты слишком слабая, нужно добавить силовую нагрузку. А ещё мне не нравится твой настрой!

Он выстрелил в меня грозным взглядом. Захотелось стать невидимой, я сжалась.

— Я говорил, что мы едем не выигрывать, а познакомиться с манежем, соперницами, соревновательной атмосферой на будущее. О победах говорить рано! — папа закипал, видя упадническое настроение, которое я демонстрировала за завтраком.

— Мне было страшно! А ещё я упала с колодок на тренировке, а потом прибежала последней!

Теперь вскочила на ноги я, задев тарелку, и та разлетелась на мелкие кусочки.

— Разве этого недостаточно, чтобы понять, что твой бег — это не моё! — я сказала так громко, что наши коты убежали с кухни.

— Ну дорогуша… На отца голос не срывают… — отец перешёл на воспитательный тон, скрестив руки. — Не хочешь тренироваться, я не заставляю… Не хочешь увидеть мир? Япония, Китай, Америка, Европа? Стать членом сборной России и отстаивать интересы нашей страны среди других стран? Не интересно тебе посмотреть, что произойдёт, если ты выберешься из Боровиче́й?! Хочешь тут остаться? Да ради бога… — Ожидаемо воспитательный тон сменился криком.

— Люда!

Папа посмотрел на маму, которая не шелохнулась с начала нашего спора, не зная, на чью сторону перейти.

Мама стояла спиной к раковине, не замечая, как вода подобралась к краю, чтобы вот-вот потечь на пол.

— Люда! Твоя дочь не хочет быть известной спортсменкой! Она хочет остаться жить в Боровича́х! — При этом папа не смотрел на маму, он навалился обеими руками на стол и сверлил меня взглядом.

— Ну ладно. — Мама, уперев руки в боки, собралась отстаивать честь Боровиче́й на кухонной арене. — А что в этом, собственно говоря, плохого?! Ты же сам живёшь в Боровича́х!

Папа с миром подошёл к маме.

— Идея остаться в Боровича́х неплохая. Плохая идея — бежать от своего страха! Юна, — он развернулся ко мне, — Твой страх не даёт тебе думать! Ты не тренироваться не хочешь, ты соревнований боишься! А соперники будут везде, дорогуша! Не хочешь в спорт? Пожалуйста: поступить в хороший вуз — соревнования: двадцать, а то и тридцать человек на место! — папа рубил руками воздух и доводы. — Хочешь хорошую работу или бизнес — десятки желающих хотят того же! — я держала спину ровно, стараясь не реагировать на его крик. — Хочешь быть лучшей в чём-то, так и там, и везде сотни желающих! Чем ты будешь отличаться от других? Если у тебя нет даже силы воли ходить на тренировки. Не можешь собраться, перебороть страх и выйти на старт — вместо этого трясёшься на лавке. Спорт нужен всем, но тебе он нужен ещё больше!

От усталости отец рухнул на стул, опустив руки под стол. Мама опомнилась и побежала за тряпкой. Я глубоко вдохнула, потом глубоко выдохнула. Сгребла разбитую тарелку в совок и высыпала в мусорное ведро. Подошла к взмокшему отцу и грустно ответила:

— Ладно. Каждый день так каждый день.

А ещё мне очень захотелось хотя бы раз победить на соревнованиях. Выиграть у этих зазнавшихся спортсменок, которые даже не смотрели в сторону девочки из Боровиче́й.

Отцу я поверила. Мы тренировались каждый день. Поначалу это казалось чем-то невыполнимым: ноги, руки, тело ещё ныли с прошлых нагрузок, я еле-еле спускалась с лестницы, но вечером шла на следующую тренировку. Первый месяц, второй, третий дались мне с трудом. Помните те мотивационные фильмы, где главный герой, обливаясь потом, а иногда и кровью, выполнял упражнения, а над ним стоял строгий тренер (обычно это старик-китаец) и заставлял его делать ещё больше, становиться ещё сильнее, ещё, и ещё, и ещё… Видели такое кино?

Примерно как в тех фильмах, только сжимая в ладони секундомер, грозно нависая над моим измученным телом, папа требовал от меня результатов:

— Если ты пробежишь медленнее, чем в прошлый раз, то побежишь ещё раз, а потом опять и опять, пока не покажешь мне быстрых секунд. То, что сейчас, — это хорошо. Но медленно.

— Я пробежала шесть раз, я не могу быстрее. — ещё не отдышавшись от прошлого бега, глотала невидимый воздух.

— Нет, нет, я не тороплю, отдохни. — папа присел на подоконник у окна в коридоре, скрещивая руки. — У нас много времени. Во сколько школа открывается? В семь? Вот и замечательно, до семи утра в нашем распоряжении вот этот чудесный спортзал.

Он взмахнул руками и раскинул их в стороны школьного «туннеля», властвуя не только над временем, но и над пространством, и над всеми, кто был в нём.

Весна. Унижения. Крыса

Когда папа был в отъезде, я тренировалась одна: открывала своим ключом школу, поднимала рубильник — загорался свет. Начинала с разминки — не спеша, готовила тело к работе. Учащиеся, узнав, что я тренируюсь по вечерам в школьном коридоре, подходили к окнам и развлекались. Фразы «Хорош бегать, пойдём покурим!», «Тебе пивка принести?» «Жирной боишься стать?», «Ты заболела — бегаешь взад-вперёд?» вызывали смех у всех, кроме меня. Их издёвки мне не мешали. Уличная шпана помогла поверить, что я особенная, — раз ради они меня перелезали через высокое железное ограждение, чтобы выкрикнуть колкости. Мне это льстило и заряжало эмоционально. Когда папа присутствовал, я видела их за окнами, но подходить они боялись.

Скорее всего, воспоминания отличников о школе будут отличаться от моих. Для меня школьная пора — жестокое, тяжёлое, несправедливое время. Школа проверяла меня на прочность. До шестого класса я была отличницей, знания мне давались легко. Но потом начались постоянные отъезды на сборы, областные соревнования, и я стала много пропускать. Конечно, все задания я брала с собой, но изучать материал самостоятельно было намного тяжелее, чем проходить его в школе с одноклассниками. Да и учителя мои отлучки не приветствовали.

На физкультуре можно было услышать: «Дети, делаем отжимания: мальчики — двадцать раз, девочки — десять, Юна — тридцать пять». В голосе моей учительницы всегда чувствовалось недоверие, словно бы она говорила: «Докажи мне, что это правда, что ты спортсменка». Если я присутствовала в классе, то на каждом уроке физики, алгебры, геометрии и литературы меня вызывали к доске.

Как бы я ни старалась прославлять честь школы на разных спортивных площадках, педагогическому составу этой самой школы до лампочки были школьные рейтинги и те, кто их поднимает. Учителя требовали доказательств знания предметов, заваливали меня проверочными работами после уроков.

Меня это не останавливало, конечно. Поведение людей — их выбор. У меня же был свой: я продолжала тренироваться, учиться, игнорировать нападки школьников, превратив это во внутреннюю игру, где с каждым новым уровнем испытания усложняются — значит, скоро финальная битва, я встречусь с главным боссом, сражусь с ним и выйду победителем.

Вечер. Школьный коридор. Горят всего два грязно-жёлтых круга, не справляясь с огромным тёмным пространством первого этажа школы. Если убегаю дальше чем на пятьдесят метров, отец теряет меня в темноте. Я бегаю из одного конца коридора в другой, не давая школе отдохнуть от дневных криков, воплей, топота ботинок, первых слёз и поцелуев. Недели, месяцы: мои вечера похожи друг на друга. Даже сейчас не отвечу, что мне было роднее: ночная жизнь школьного коридора с деревянным полом или моя комната с постерами и печкой в доме родителей.

Когда долго тренируешься в школе, к тебе начинают привыкать. В темноте мыши, крысы, тараканы часто вылезали из школьной столовой, не обращая на меня внимания. Имена им щедро раздавал сторож. Самая большая крыса звалась Маман. Старик-охранник её побаивался и обращался с почтением:

— Маман, добрый вечер, что кушали сегодня? Как детки, не хворают? Маман и усом в ответ не вела, продолжая прихрамывать в сторону столовой.

Школьная крыса была настолько огромной, что казалась вечно беременной, причём щенками. Не боялась ни собак, ни людей, ни бейсбольных бит. Её травили, ловили, на неё охотились — ничто её не брало. Ровно в 20:15 она поднимала половицу и неторопливо ковыляла до женского туалета: он был ближе к столовой.

В тот вечер мне понадобилось в туалет. Света в нём не было, но окна помогали ориентироваться. Я забежала в полумрак и онемела. Маман задними лапами стояла на полу, а передними держалась за унитаз. Я чётко слышала лакание: крыса пила воду. Фонарный свет через окно освещал Маман наполовину. Лысый, в свежих царапинах хвост скользил по полу, касаясь соседнего унитаза. Крыса подняла голову и уставилась на меня.

«Занято, иди в другой», — недвусмысленно говорило выражение её морды.

— Я подожду! — в голос, твёрдо ответила я «крёстной матери» крысиной группировки. И приказала себе замереть, борясь с желанием бежать и орать на весь первый, второй, третий этажи школы.

Признаться, я сама ошалела от своей храбрости. Прогнать Маман не хватило духу. Но идти в другую кабинку я не хотела.

Крыса ещё какое-то время плескалась в унитазе, потом выпрямилась в полный рост. Одной лапищей Маман подпирала бачок унитаза, а второй почесала вечно беременный живот. Капли воды падали на кафель, крыса умыла красные глаза, рваное ухо и повела быстрым блестящим чёрным носом в мою сторону. Маман насторожилась. Я забыла, как дышать, и боялась бежать — так была уверена, что она меня догонит и сожрёт. Оставался единственный вариант: переговоры.

— Наконец-то решила рожать? Позвать врача? — я всегда шучу, когда нервничаю, такая защита у моего организма.

Маман опустилась на все четыре лапы и резко прыгнула в мою сторону. Между нами оставался один квадратик кафельной плитки.

— Разве беременным можно так скакать?! Если начнёшь рожать, я не помогу. Я умею только бегать, и то пока не очень получается.

Маман встала на задние лапы и в секунду выросла до середины моих бёдер. Крыса готовилась прыгнуть в любой момент. Я заново забыла, как дышать.

— И? Чего стоим, кого ждём? — прохрипела я пересохшим горлом.

Маман, потрясывая редкими усами, обнюхивала меня блестящим чёрным носом, потом опустилась на все лапы и неторопливо покинула туалет. Я долго стояла, не шевелясь: боялась, что она что-то забыла и вот-вот вернётся.

В тот вечер я справилась со страхом и очень собой гордилась. Благодаря Маман научилась управлять подступающим к горлу криком, паникой и отчаянием. Я сдержала эмоции и научилась контролировать себя. Тогда было сложно, но приобретённый опыт помогает в жизни.

Химия. Совет. Директор

Каждый раз, убегая в темноту школьного коридора, я менялась, возвращалась другой: порой разбитой и уставшей, порой озлобленной, иногда опустошённой. Но после последнего отрезка на пятьдесят метров я не вернулась из темноты.

— Что случилось? — Крик отца, его гулкие быстрые шаги приближались ко мне. — Почему не отвечаешь? Чего молчишь?

Папа, следуя за светом фонарика, подходил всё ближе.

Я сидела, спиной опираясь о деревянную стену тёмного коридора, и смотрела на лучик, который нервно прыгал по стенам в поисках меня.

Обнаружив меня на полу, отец остановился.

— Что случилось?

— Зачем мы тут? Зачем каждый вечер прёмся на тренировку? Почему я одна тренируюсь? Почему нет команды спортсменов? Как на гимнастике была или как в Питере? — я вскинула голову и махнула руками в тёмную пустоту, откуда только что прибежала. — Посмотри! В школе никого нет, кроме меня и тебя… Ни-ко-го. Потому что это глупо, пап… Вечерняя школа, фонарики, дрова, крысы и… Олимпийские игры?! — я уставилась на него — Ты серьёзно?! Я не хочу больше! С удовольствием найду чем заняться вечером вместо беготни по пятьдесят метров…

— Ещё раз спрашиваю, что случилось? — уже тише повторил он и подсел ко мне, направив фонарь на противоположную стену.

Повернувшись к папе и несколько секунд помолчав, продолжила:

— Сегодня была химия. В начале урока Марина Михайловна, сказала мне встать перед классом. Я думала, она будет домашку спрашивать. — Я опустила голову вниз, будто была в чём-то виновата:

— Пап, она произнесла целую речь!

Напустив серьёзности, я повторила ее слова:

— Дети! Посмотрите на вашу одноклассницу! Да, Юна, выйди из-за парты! — Пожилая, видавшая жизнь не с лучшей стороны Марина Михайловна вцепилась в меня взглядом. — Дети, это ваша одноклассница, между прочим, хоть и видим мы её сиятельство редко… По классу пробежал смешок. Одноклассники с любопытством рассматривали меня.

— Вот тренируется, бегает она, пропускает уроки! И не только химию! Марина Михайловна была с меня ростом, но задранный заплывший подбородок указывал школьникам, где наше место.

— Эта девица уезжает на соревнования, даже что-то выигрывает, а какой в этом смысл? Чего она добьётся в жизни своей беготнёй, дети? Не дожидаясь ответа класса, учитель продолжила:

— Правильно, ни-че-го. Только к тридцати заработает болячки и будет их лечить до конца жизни.

Марина Михайловна поправила растянутый пояс на огромном платье.

— Не надо, не равняйтесь на Юну, не тратьте время на пустые секции. Лучше хорошо учитесь, делайте домашние задания, тогда поступите в хороший институт, а потом найдёте хорошую работу и будете жить как все нормальные люди. — она стояла в белых поношенных туфлях на каблуке, которые с трудом вмещали её отёкшие ноги. — Эта её беготня ничем не поможет в будущем. — к середине монолога у Марины Михайловны проснулась одышка. — А как итог. Ваша одноклассница. Останется необразованной, больной. И без работы. — гордая собой, она оценивающе смотрела на меня. — Юна. Послушай старую. Больную. Женщину. Ничего хорошего. Ты этим бегом. Не добьёшься. Даже если. Где-то и победишь. Что? Что в этом толку? Ты тратишь время. На ерунду. Вместо учёбы на нормальную. Профессию. Чем раньше ты поймёшь. Тем больше шансов. У тебя будет вырасти. Нормальным человеком. Садись. Юна.

Раскрасневшись, опираясь о парту, химичка подошла к своему столу. Издевательская тишина заполнила класс.

Марина Михайловна открыла учебник и медленно зашаркала к доске. Одноклассники перешёптывались между собой и, не стесняясь, хихикали в мою сторону.

— А вы? — не думая садиться, выкрикнула я.

Химичка искренне удивилась, услышав мой голос. Она медленно повернулась к классу, ошпарив меня предупреждающим взглядом.

— А что я?

— А чего добились вы? — я сжала зубы, чтобы не заплакать. — Вам сорок семь исполнилось на прошлой неделе, а вы называете себя старой и больной… Сколько вы весите, сто пятьдесят? Двести?

Вопрос дал мне время справиться с эмоциями, и голос стал громче: — Все видят, как вам тяжело садиться, а потом так же тяжело вставать. У вас нога как три моих! Может, подумаете о себе, а не обо мне?

Я знала, о чём говорила. У папы был знакомый, дядя Саша, за двести кило, он умер от кучи болячек из-за лишнего веса в сорок девять лет.

— Может, я ничего и не добьюсь в этой жизни, но мне хватит ума не довести себя до такого состояния!

Мой живот, спина, ладони вспотели, как на тренировке. Но я стояла неподвижно, ожидая последствий.

— Ах ты, мелкая пакость! Ты в каком тоне смеешь с учителем говорить? Дрянь! — краснолицая Марина Михайловна схватилась за сердце.

Девчонки побежали учителю за водой, а я вылетела из кабинета, задыхаясь то ли от слёз, то ли от внезапной смелости. Меня трясло от её пророчества. Мысль угнездилась в моей голове, чтобы завести потомство.

В тёмном коридоре мы с папой сидели молча. Он не двигался. По обрывистому дыханию я поняла, что он сдерживает себя, подбирая слова. Я добавила:

— В общем, завтра тебя вызывают к директору, — и собралась уже возвращаться обратно к свету, как папа сказал неожиданное:

— Значит, так. В выходные я еду по делам, и ты едешь со мной!

В темноте я плохо его видела, различала лишь силуэт, но могу поспорить, что его лицо было багровым от злости.

Утром вместо первого урока мы с папой постучались в кабинет директора. Нас уже ждали: Марина Михайловна и директор школы Николай Григорьевич.

Учительница химии не стеснялась в выражениях. Махала руками, трясла головой:

— Она мне хамила, обозвала жирной, покинула урок без разрешения! Я требую извинений! В присутствии всего класса! Немедленно! Это ж как надо озвереть, чтоб с учителем так общаться!

Я сидела в кресле у потрескавшегося лакированного стола. Прятала глаза от шокированного директора, отвлекаясь на узоры занавесок. Потом переключилась на старые глубокие трещины на стенах. Школе давно пора было записаться к косметологу, иначе последствия станут необратимы. Но мои мысли прервал директор:

— Юна, Марина Михайловна правду говорит? Так всё и было?

— Повторюсь. Я пришла на урок. Села на последний ряд и никому не мешала. К уроку была готова. Первой начала не я.

В отличие от прошлого дня, со мной был папа, я не нервничала.

— Если вы хотите, чтобы я извинилась, я извинюсь: за то, что повторила ваши же слова про «старую и больную».

Я вцепилась в кресло, чтобы яростное дыхание химички меня не снесло.

Папа выждал момент. Дипломатичным мирным жестом протянул химичке коробку конфет:

— Марина Михайловна, вы столько лет в профессии, неужели Юна смогла подорвать ваше спокойствие? — он указал на меня, как на беспризорницу. — Но доля вашей вины присутствует…

С каждым твёрдым словом отца объёмная шея Марины Михайловны вытягивалась и становилась тоньше.

— Я не согласен с позицией, что учитель химии может влезать в спортивную карьеру ученика даже малейшими советами и тем более прогнозировать его дальнейшую судьбу. Марина Михайловна, учитель не может и не имеет морального права навязывать своё мнение об ученице одноклассникам, тем более обесценивая её будущие победы…

— Марина Михайловна, будем собирать класс для извинений? — спросил директор, выглядывая из потёртого коричневого костюма.

— Яблоко от яблони! Я ничего нового не услышу… — химичка гордо отвернула голову. — Мне не нужны такие извинения! — она вышла из кабинета, явно не удовлетворённая встречей, но конфеты взяла.

Директор посмотрел в окно, покрутил карандаш в руках и, набрав в лёгкие воздуха, обратился ко мне:

— Юна, нам нужны такие ученики, как ты, но нам нужны и такие учителя, как она, я не принимаю ничью сторону в этой ситуации. И очень буду рад, если вы разрешите этот конфликт сами, по-мирному.

Этим встреча и закончилась.

Отец ждал меня на улице, вертя в руках ключи от машины. Я вышла из школы и остановилась перед ним.

— С этой частью закончили. Посмотрим, справишься ли ты завтра.

Я посмотрела на него в недоумении.

— Завтра ты должна будешь выбрать, кто ты на самом деле. Затем папа сел в машину и уехал.

Я стояла на крыльце школы, провожая его машину взглядом. Тогда я не думала о последствиях выбора, да и зачем вообще надо было что-то выбирать?! «Кто я на самом деле?» Да я понятия не имела…

Копыта. Крылья. Вера

Город, в котором я жила, был настолько мал, что я проходила его за полчаса быстрым шагом, а на машине и говорить не о чем — семь минут. С папой мы ехали больше получаса. Боровичи́ давно остались позади, впереди стелилась неровная песочная дорога, по бокам слева и справа стоял лес. Густой великолепный лес.

Голова кипела от мыслей: «Куда мы едем? Что такого важного он хочет показать? Или рассказать?» В машине играло радио, но и оно затихло, превратившись в нагнетающее шипение. Через лобовое в салон лезло солнце. Я десятый раз спросила, долго ли нам ехать, как из-за поворота показался завод. Трёхэтажное здание с пристройками и амбаром приближалось. За поездку папа не сказал ни слова.

— Наше новое место для тренировок? — пошутила я, когда мы остановились.

— Идём, он ждёт.

Отец закрыл ключом машину и устремился к главному входу, я поспешила за ним.

Встретил нас бизнесмен с ровной спиной в сером костюме, старше отца, но до пенсии ещё далеко.

— Ну, привет. — хозяин наклонился и протянул руку. — Меня зовут Евгений Аркадьевич.

— Здравствуйте.

Ответив на рукопожатие, как взрослая, я вопросительно посмотрела на папу.

— Мариночка, кофе нам принесите, ну а спортсменке сок.

— Одну секунду, Евгений Аркадьевич. — женщина в бежевом сарафане вышла с подносом за дверь.

У Евгения был завод, точнее, фабрика по производству мебели. Папа рассказывал, что на ней работало около пятисот человек. Мы прошли в кабинет. Повсюду висели благодарности, грамоты, дипломы. Кубки пылились на стеклянной полке. Кабинет делился на две части: одна зона — для приёма гостей, вторая — рабочая, с огромным дубовым столом. На нём друг на друге лежали журналы, карандаши, эскизы мебели на плотной бумаге и образцы тканей. Возглавляла рабочий беспорядок армия из четырёх радиотелефонов. Всё выглядело стильно и дорого.

Мы разместились на большом кожаном чёрно-коричневом диване напротив стола. Секретарь внесла кофе на подносе и опустила его на миниатюрный журнальный столик.

— Ну, спортсменка, как дела? — начал разговор Евгений Аркадьевич.

— У нас возникли трудности в школе, — ответил папа.

— Так это же замечательно, — улыбнулся Евгений. — без трудностей сложно оценить победу. Если бы не испытания, ничего бы этого не было. Он повернулся ко мне, указав кивком на стену из дипломов.

Я пожала плечами и продолжила рассматривать фото хозяина фабрики со знаменитостями, вырезки из газет с хвалебными заголовками в красивых рамках… Всему этому на стенах явно было тесно.

— Юна, в четырнадцать, старше тебя всего на год, я пошёл на завод делать табуретки. Знаешь, такие, самые простые: четыре ножки и доска сверху. — Евгений был готов к разговору и не хотел терять время. — Фурнитура была в дефиците, поэтому мы их в прямом смысле сколачивали гвоздями. Я делал по пятнадцать табуретов в день. Каждый день. Откладывал под матрас копейки, что мне платили за детский труд. Бизнесмен провёл пальцами по своим мозолям и сцепил ладони в замок.

Я не понимала: зачем я тут? Водила глазами по кабинету, но было достаточно одного строгого взгляда папы, чтобы я вернулась к разговору.

— Я рос в детском доме, и на выпуске государство выдало мне комнату в довоенном доме за двадцать километров от фабрики. На деньги, которые скопились, я снял комнату в хибаре у бабули рядом с фабрикой. Сироте не знакомо чувство, которое испытывает ребёнок, когда мать будит его по утрам, гладит по голове, нежно желает доброго утра. Я не знаю, как обедать с родителями за одним большим столом. Не знаю, как проходит боль ушиба, если мама целует колено. Но я хорошо знаю, как проснуться посреди ночи и бояться чудовищ под кроватью, когда никто тебя не успокоит и не защитит. Мне не знакома привычка в любой момент взять телефон и позвонить отцу, чтобы просто поболтать. У меня нет родителей. Сейчас это уже не имеет никакого значения, а тогда имело.

Он посмотрел на меня с доброй завистью и добавил:

— А у тебя есть папа, который привёз тебя сюда. Теперь слушай… — Я прекратила рассматривать обстановку, мой взгляд замер на его сверкающих кожаных ботинках.

— Я работал на заводе с утра до ночи, откладывал деньги на еду и крышу над головой. Многоэтажек в то время не было, а частные дома стоили дорого. — он рассказывал с такой улыбкой и так легко, что его хотелось слушать, не перебивая. — Проработав три года в цехе, я понял, что хочу связать жизнь с производством мебели. Мне нравилось создавать своими руками практичные вещи из дерева, чтобы люди пользовались ими с удовольствием. На тот момент завод стал нерентабельным, и ходили слухи, что нас вот-вот распустят, а фабрику закроют. С одним моим товарищем я открыл маленький цех по производству тех самых табуретов. Ну как цех? Это сейчас так называется, а тогда это был гараж отца того парня, в который мы завезли материалы и оборудование.

Хозяин кабинета крутил кофейную чашку в руках, но смотрел куда-то в пустоту.

— Я ничего не смыслил в бизнесе и просто сколачивал табуреты, грузил в телегу и вёз на рынок. Прошёл примерно год, и на рынке на нас стали поглядывать. Подходили, спрашивали: что почём? Сколько выручаем в месяц? В один прекрасный день на соседнем прилавке появились и другие табуреты. А продавцы новой точки с зековскими наколками и повадками стали намекать, что лучше нам уйти с этого рынка, пока никто не пострадал. Мы не понимали: что сделали плохого, кому перешли дорогу? Товарищ испугался и перестал приезжать. Я один занялся всем и на рынок стал выходить только по субботам. В один из вечеров наш гараж сгорел, со всем оборудованием и материалами.

Евгений Аркадьевич провёл невидимую черту рукой, давая понять, что всё было кончено.

— Обозлившись на жизнь, утром я пошёл к поджигателям. Я точно знал, что случайно ничего загореться не могло, тем более с двух сторон одновременно. Когда я пришёл на наше место, где обычно торговал, оно было занято. Табуретками. Но не моими. Конкуренты расширили ассортимент и, недолго думая, заняли соседний прилавок. Мне в лицо смеялись! Они ничего не стеснялись и никого не боялись. После короткого разговора мне дали понять: чтобы уметь зарабатывать деньги, нужно быть намного старше. Быть битым жизнью, «поесть земли» в колониях, а уж потом идти «бизнесем» заниматься. А я молокосос. Своими табуретами мешаю им развиваться. Если ещё раз сунусь на рынок, мне руки сломают. Я благодарен им за тот разговор. Правда, благодарность пришла не сразу.

Евгений улыбнулся, почесав коротко стриженную бороду:

— Глядя на сгоревший гараж, я чётко понял, что мне не нужны разборки и драки за место у прилавка. Я учился мыслить масштабно и стал искать тех, кто будет драться за меня. Их сейчас называют дилерами. В итоге я ни разу не появился в городе с мебелью лично, но мои табуреты и остальная мебель заполонили весь город.

Я посмотрела на папу, но тот сидел в кресле и никак не реагировал, я поняла, что папа знал эту историю. Мебельный барон, смочив губы в кофе, продолжил:

— Мораль басни такова, Юна. Если тебя кто-то пытается остановить, сбить с пути советами, нужными или нет, с благими намерениями или нет, от зависти или оберегая, ты помни: они так близко друг к другу пасутся в стаде, что тебе, орлу, который летает высоко, не видно даже их морд. Перед тобой же — бескрайние просторы, степи, горы, реки, леса, океаны. Высоту своего полёта выбираешь только ты одна. Овцы же трясутся в загоне от страха оказаться и в метре над землёй.

Бизнесмен допил кофе, поднялся, поправил костюм и, наклонившись к моему уху, спросил шёпотом:

— Так кто же ты, Юна? Овца в стаде или орёл? Твоя опора — копыта или крылья?

Деньги. Ставки. Адреналин

Утром родители неуверенно зашли в мою комнату. Маму папа выдернул с кухни, где она пекла блины, защищаясь от брызг зелёным передником. А теперь стояла у стола. Папа в спортивном костюме сел ко мне поближе, на кровать.

— Юна, сколько ты сейчас получаешь денег на карманные расходы? — он сразу перешёл к делу.

— Сто рублей в неделю. Чего ты спрашиваешь, ты же сам их даёшь, — буркнула я, показывая всем своим видом: если они опять заведут старую песню про тренировки, то я не в настроении это обсуждать.

— Хорошо, а если я предложу тебе двести пятьдесят рублей в неделю?

Папа достал из кармана червонцы, полтинники и демонстративно пересчитал.

— Что я должна делать?

Мне нужны были детали сделки.

Папа говорил сдержанно, пытаясь не давить:

— Пять недель, всего пять недель осталось до твоего первого главного старта. Россия пройдёт через пять недель. Это твоя возрастная группа, выступишь на ней и можешь быть свободна, гуляй на все четыре стороны, — говорил он без лукавства.

---

Я прочитала по его лицу: отец устал со мной бороться, устал тащить меня на тренировки и поддерживать интерес к бегу. Мама с томлением ждала конца разговора, чтобы вернуться к своим делам.

— Хорошо. Я согласна. Могу сегодня начать?

Стоя у стула со школьной одеждой, я пересчитывала остатки карманных денег.

Он подпрыгнул от радости — окрылённый моим ответом и тем, что впервые переговоры со мной прошли легко. Мама выпорхнула на кухню. И папа уже встал и собрался уходить, как я крикнула ему в спину:

— Только у меня есть одно условие.

— Слушаю. — он остановился в дверях.

— Я не буду тренироваться каждый день, только три раза в неделю. Если ты не согласен, уговора не будет. — Я увидела ярость на папином лице, но мой взгляд остался таким же решительным, как и его.

После некоторого колебания он принял уговор:

— Я буду считать прыжки, пошли.

Наш бревенчатый дом, который бабушка подарила маме, испытывался на прочность. На каждый прыжок половицы отзывались скрипом. Под полом гостиной поднималась пыль, сыпалась паутина, ходуном ходил песок, лежавший там годами. Но прыжки не прекращались. Бывали остановки, небольшие паузы. И по новой.

— Девятьсот девяносто семь, девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять, хорошо — тысяча! Теперь верю, что можешь!

Папа отсчитывал вслух и записывал в тетрадь каждую сотню прыжков, которую я преодолевала на пути к тысяче.

Стопа в беге, соприкасаясь с опорой, смягчает удар и приспосабливается к неровностям поверхности, а в момент отталкивания выполняет роль рычага, выбрасывающего тело вперёд. Сильная стопа позволяет спортсменам улучшать результаты.

Тысяча прыжков — такой был у нас уговор. Тысяча прыжков равнялась пятидесяти рублям, которые я получу. Прыгать по тысяче я должна была не меньше трёх раз в неделю, остальное — по желанию. Меня купили за «Марс», «Твикс», «Сникерс» и любимую булочку с маком за 14 рублей 50 копеек.

Пять недель перед Россией были ужасно долгими и невероятно прибыльными. Прыгала я каждый день. Снег давно растаял, и мы выходили тренироваться на сельский стадион. Его построили в послевоенное время, тогда он был лучшим из лучших в Новгородской области. Конечно, после строительства за ним никто не следил. А в 90-е годы никому дела не было до спорта. Трибуны давно потеряли болельщиков и рушились на глазах. В относительно неплохом состоянии оставались только резиновые дорожки.

Вечерние тренировки на стадионе я не любила. Если утром здесь никого не было, то под вечер, разбившись на группы по интересам, тусовалась молодёжь. Иногда я встречала знакомых со школы, но чаще всего подростки были старше меня. И нет, никто из них не приходил тренироваться. Парадокс, но старый заросший сорняками стадион со сломанными лавками был популярнее городской дискотеки. После выходных на беговых дорожках и трибунах меня ждали десятки пустых бутылок, пачек от сигарет, презервативов и упаковок от чипсов. Я брала пакет и перед тренировкой освобождала от мусора нижние ряды трибун, две единственные беговые дорожки и финиш.

Стадион был набит под завязку, я разминалась по кругу. Колкие реплики и смех активно вмешивались в мою тренировку. Пробегая мимо подростков, услышала в свой адрес:

— Эй, овца! Задолбала уже тут бегать! Сядь покури! — и парни заржали.

Они были правы: бегала там только я. Это сейчас никого не удивишь бегом, а в конце 90-х мои тренировки казались унизительными, бессмысленными, позорными, смешными.

— Пивка бахни! Расслабишься… — добавил кто-то из толпы. И снова раскатистый смех по трибуне.

— Нет, не хочу! — замедлив разминочный бег, я высматривала в толпе сильного соперника.

Почти всегда я тренировалась одна. Ребята и девчонки, которые приходили к нам в секцию, не задерживались. У них быстро появлялись другие интересы, хобби, личная жизнь. И только мы с папой мечтали выбраться из маленьких Боровиче́й и выиграть Олимпиаду по лёгкой атлетике. Остальные же не верили ни в себя, ни в тренера, ни в удачу.

До России оставалось три недели. Результаты на тренировках улучшались медленно. Мне нужна была компания. Бороться с невидимыми соперниками — самое трудное в спорте. У меня не было команды спортсменов, зато была борови́чская шпана: на слабо и за деньги эти молодые люди были согласны на всё.

Выбрала я самого громкого. Того, кто каждый вечер орал мне: овца, лошадь, страусиха. Он единственный, кто был одет по «спортивной моде»: в тёмно-синих трениках с потёртыми коленками, олимпийке с тремя белыми полосками на руке и в кедах, которые, по всей видимости, донашивал за кем-то.

— Чо? Эт я вот тут, значит, буду начинать, а ты позади меня? — Антон остановился у стартовой черты на сто метров, заправляя футболку не первой свежести в штаны. — И чо? Мой кореш скомандует, и я должен добежать вон туда первым, так, чтобы ты меня не догнала? И тогда твой батя даст мне двести рэ? — он нервно топтался на месте. — Давай ещё раз, я чёт не врубаю. Я стою впереди тебя, бегу меньше тебя по прямой и, если прибегу первым, лаве мои?

— Да-да, всё верно. У тебя будет фора. Кто прибежит первым на финиш — тот и молодец, — разминая стопу, ответила я.

— Погоди, погоди, а в чём подвох-то? Ты же не впереди меня, а позади стоять будешь. Ты уже проиграла, ты же понимаешь? Или ты кидать в меня что-то будешь, пока я бегу, типа «догони меня, кирпич»? — Антон не понимал, зачем мне это было нужно. И искренне верил, что он, крутой парень семнадцати лет с сигареткой в зубах, спокойно обгонит малолетку, даже если её рядом поставить, а уж с форой в пятьдесят метров — тут и говорить не о чем.

Группа зевак, требуя зрелищ, разделилась на два фронта:

— Давай, Антоха!

— Придурок, сядь, не позорься!

— Юна, Юна, сделай его!

Они знали моё имя?!

— Чо орёте?! Не мешайте им.

Независимый судья «трёхбалтиковой» категории, выплёвывая жёваные семечки под ноги, направился к месту старта:

— Юна, я так руку держу? — кореш Антона поднял руку вверх. — Чо говорить-то надо? Я опять забыл. А, «побежали» — руку вниз?

Парень то поднимал, то опускал руки.

— Не надо говорить «побежали». Всё просто: на старт, внимание, оп. Коротко и быстро — оп! — повторила я и отправилась к папе, который только зашёл на стадион.

Идея найти спарринг-партнёра среди подростков, которые меня обзывали, пришла в голову, конечно же, моему дорогому отцу.

Спарринг-партнёр — это спортсмен, который играет ключевую роль в подготовке к соревнованиям. Он помогает напарнику отработать стартовый разгон и пробежать дистанцию на максимальных скоростях, что значительно повышает эффективность тренировок. Элемент соперничества играет важную роль в подготовке спортсменов. Одному, без команды, с которой можно тренировать необходимые качества, сложно вывести себя на хороший результат.

— Пап, обязательно мне бежать с ним?

Я показала на Антона, который с пацанами, заливаясь хохотом, «тренировал» низкий старт.

— Ты же сама его выбрала. На него ты жаловалась? Он тебя обзывает? — отец не спускал глаз с главаря.

— Да, он. Поэтому и выбрала. Но сейчас понимаю, что он слишком взрослый. Он в ПТУ учится!

Взглядом я умоляла папу что-нибудь придумать, чтобы поменять соперника.

— Ну и отлично. Теперь у тебя нет вариантов. Только победа, Юна! Другого стадиона в Боровича́х нет. Или ты затыкаешь им рот, или даёшь повод смеяться над тобой и дальше. — я посмотрела на Антона. Потом на папу — оба меня пугали.

Солнце садилось, заливая в чашу стадиона остатки розового света. Дул тёплый ветер. Откуда-то пахло костром и шашлыками. Май был исключительным в том году: мало дождей, много солнца и жарких дней. Я пыталась потрогать порывы ветра, вдохнуть его в себя и выдохнуть обратно, чувствуя, как природа наполняет клетки моего тела энергией, остаётся жить внутри. Я понимала, что бежать придётся не быстро, а очень быстро. Если я не обгоню Антона на финише, стану посмешищем.

Антон, на две головы выше и на четыре года старше меня, с усмешкой оглянулся. Лидер молодёжной тусовки, он наверняка понимал, что не имеет права проиграть малолетке, иначе его засмеют. Но если и нервничал, вида не показывал: сжимая и разжимая кулаки, косился на финиш.

Я закрыла глаза, настраиваясь на поединок. Мозг просигналил: «Пора!» — и мои глаза открылись. Махнув рукой, я подала знак новоиспечённому стартёру, он отзеркалил в ответ и спросил о готовности спарринг-партнёра — Антона, тот кивнул.

«Судья» повернулся к моему отцу и, подняв руку, ждал от него такого же ответа. Папа ответил сразу. Это означало, что все готовы. Дистанция Антона составляла сто метров, моя — сто пятьдесят. Победителя определит скорость.

— НА-А-А-АСТА-АРТ! — прокричал «судья». — Внимание, марш, давай, марш!

Кореш Антона настолько перенервничал, что забыл мой урок. Но тренировки для того и нужны, чтобы быть готовым к любым сюрпризам, а слово «марш» вполне подходило для такого уровня соревнований.

Выбежала легко и быстро, старт был моим козырем. Я любила физический «взрыв». Отдаёшь тело внутренней животной интуиции, не думая о технике. Как бы наблюдаешь за процессом со стороны, получая окрыляющее удовольствие от происходящего.

Для стремительного рывка, резкого и мощного набора скорости надо уметь довериться натренированным до автоматизма беговым рефлексам и не пускать в этот процесс голову. Мозг всё портит, пытаясь следить за каждой рукой, ногой, положением головы и положением в обществе одновременно. Он как 80-летняя бабуля при разговоре с внуком:

— Внучок, ты куда так бежишь?

— Ба, да опаздываю я!

— Меня подожди, трость подай!

— Тебя с собой не беру…

— Как это? В семьдесят девять брал, а в восемьдесят нет? Думаешь, постарела?

— Некогда мне! Я бегу, причём очень быстро.

— А это не опасно? А куда бежишь? А зачем? А как быстро бежишь? А если догонят?

Ну вы поняли: чем больше мыслей, тем хуже результат…

После громкой команды «марш» побежали все: мы с Антоном по стадиону, а шпана на своих местах. Чем меньше оставалось до финиша, тем громче гудели зрители. Антон преодолел отметку в 70 метров первым, я была позади.

Ему оставалось всего 15 метров до финиша, но мы сравнялись. Почувствовав меня рядом, задыхаясь от непривычной нагрузки, Антон старался не сбавлять скорость. Предполагал ли он, что бег на сто метров может так выматывать?

— Тоха! Тоха, мочи её! — оглушило меня, когда мы приблизились к отметке 90 метров.

Я бежала на пределе! В ногах появилась тяжесть, плечи, лицо сковало от напряжения. С каждым шагом я пыталась убежать от парня, но он не сдавал, держался рядом.

— Юна, бежать! Бежать до конца! — кричал уже папа.

— Что?! Куда? Не-ет!! — Антон терял двести рублей и уважение товарищей. Я вырывалась вперёд, с каждым шагом увеличивая разрыв между нами. Оставалось два метра до финиша, как с трибун стали кричать моё имя. Мы финишировали. Юна — первое место, Антон — второе.

Он сплюнул. Рухнул на дорожку — дыхание не успокаивалось. Стонал, держась за живот, жадно глотал воздух, но настаивал на своём:

— Ещё раз, давай ещё раз! Сейчас всё по-другому будет, я не принимал тебя всерьёз, а сейчас покажу, как парни с педколледжа бегают! — Антон косился на трибуну, боясь насмешек.

Конечно, мы дали шанс отыграться, тренировочный план состоял из нескольких серий.

Вы не сможете объяснить «студенту», что его первый раз был самым быстрым, что быстрее он уже не пробежит. Ибо для этого нужна скоростная выносливость. Годами вы тренируетесь бегать долго и быстро, учитесь терпеть боли в животе, мышцах, тошноту, головокружение и массу других «приятных» симптомов. Организм бастует. Но вопреки инстинкту самосохранения, преодолевая боль, профессиональный спортсмен идёт к победе. Победе над собой.

Четыре раза для Антона были кошмаром. Я прибегала первой раз за разом. Зачем он тогда бегал? Потому что не мог поверить, что снова проиграет.

К слову сказать, наша тренировка вложила в него что-то новое. Показала, как девочка, меньше и младше, может выиграть у студента благодаря тренировкам, упорству и вере в себя. Позже он записался в секцию карате и неплохо выступал на уровне области.

Навоз. Мечта. Мама

До первенства России оставалась неделя. Одно дело — обогнать деревенского парня на стадионе. Совсем другое — Россия. Самая большая страна на земном шаре. Тысячи городов, в которых тысячи детей тренируются, чтобы стать чемпионами. Сотни тренеров помогают, ведут будущих чемпионов к заветной цели.

— Сколько билеты стоят? Проживание?

Мама стояла в огромной теплице, которая не первое десятилетие кормила нашу семью.

В теплице было влажно и жарко. Сквозь запотевшие стёкла виднелся только сгорбившийся силуэт мамы. Одетая в овечью жилетку поверх старого сарафана, на ногах — галоши, на голове — платок, чтобы волосы не пропахли цветочной подкормкой, мама работала на земле. Подкармливала коровьим навозом розы, потрескавшимися от удобрений пальцами высаживала луковицы гладиолусов, чтобы они успели расцвести к 1 сентября. Именно эти цветы она повезёт на рынок и будет торговать до вечера. С темнотой вернётся, польёт теплицу, срежет свежие, и так по кругу. У мамы были мы с братом, дом, теплица, огород на десять соток и работа.

Заместитель директора дома культуры не могла позволить себе быть похожей на колхозницу. Поэтому одновременно с работой в теплице топилась настоящая русская баня. Мама наколет дров, разожжёт огонь в печи, намоет детей, приготовит обед. А вечером перед трудовой неделей смоет с себя Люду и переоденется в Людмилу Ивановну: водолазка, узкая юбка ниже колена, а сверху всегда пиджак. В понедельник к 7:45, отправив детей в школу, пойдёт на работу. Маме тогда было чуть больше тридцати пяти лет.

Для неё моя спортивная авантюра была фарсом. Девочка из деревни собралась выступать на первенстве России, тренируясь на старом, послевоенном стадионе, а зимой в коридоре школы. И тренер-мечтатель, её муж: без тренерского образования, без тренерского опыта и без спортивной команды.

Муж (который когда-то сжимал её влажную от волнения ладонь в загсе, обещал золотые пески, алмазные горы, реки из вина) стоял в стареньком спортивном костюме со сломанной молнией и пытался занять у неё денег на поездку. Деньги, что она откладывала на новый закуп луковиц, которые она посадит, вырастит и продаст, чтобы детей собрать в школу. Про свои потребности она молчала, лишних средств не было. Да и дочь тоже хороша: напрочь отказалась от серьёзных тренировок и хочет оставить всю эту затею, как только вернётся с соревнований.

Мама стояла над грядкой, поливая из шланга кусты роз:

— Я разговаривала с Игорем Павловичем, он в Питере сейчас живёт, работает в институте физкультуры, я тебе о нём рассказывала, чтоб Юну показать. Он сказал, у них сильная команда едет на первенство России, аж сорок два человека. От Москвы, наверное, ещё больше. А сколько команд приедут из других городов?

Влажный торфяной запах вперемешку с навозом пропитывал одежду обоих.

— Исмаил, ты куда собрался? Команда города Боровичи́ в составе двух человек? Девочка и её папа-тренер?

Она смотрела ему в глаза, не веря в авантюру ни на грамм.

— Вы тренируетесь после закрытия школы. Не всегда умытый и трезвый сторож орёт на всю школу: «На старт, внимание, марш». Когда он в запое, прихожу давать команды я, в коридоре с одной работающей лампой в потолке — как ты вообще Юну там видишь, наугад секундомер включаешь? А эти ваши брёвна, которые ты колодками прозвал и таскаешь вечно?! Это же наши поленья для растопки бани! Сколько я ей заноз вытаскивала после ваших стартов! А на первенство России тоже с поленом поедете?

Папа прижал обе ладони друг к другу, стараясь убедить жену:

— Нет. Во Владимире будут настоящие стартовые колодки. Там всё серьёзно, Люд! Это Россия! Это вызов!

— Я не против, чтобы вы ехали, только потому, что жду скорейшего окончания этих соревнований, после которых закончатся тренировки и ваша с ней история.

Мама поправила выбившиеся из-под платка волосы и решительно посмотрела на папу.

— И вы, особенно ты, успокоитесь. Только поэтому я не против, и поэтому мы найдём деньги на поездку. Но я очень, очень устала от вашего бега.

Владимир. Суета. Бутерброд

«Так… Вот сумка. Что в неё положить? Что обычно берут на первенство России? — Я ходила по комнате, обдумывая список вещей. — Костюм взяла, футболку взяла, шорты на месте, плеер надо найти, сумка с дисками тут, наушники положила. Всё вроде, готова».

Жарко. Июнь. Владимир — город, в котором проходили соревнования, — вкусно пах. Зноем, речкой, цветами. Никогда не видела таких чистых улиц. Деревья на каждом шагу, некоторые так разрослись, что не давали пройти, приходилось раз за разом их с почтеньем обходить. Липа и тополь, огромные, спасали от солнца каждого, кто попросит. Мы дошли до гостиницы, оставили сумки и отправились на стадион, разведать обстановку.

Шли пешком, было недалеко. Поднялись по улице, уходящей вверх, — внизу показалась спортивная арена. На стадион приехали команды спортсменов со всей России: люди бегали, прыгали, тянулись, ускорялись. Наблюдая за происходящим, я заметила, как через ворота зашла ещё одна группа детей: кивнув мужчине в спортивном костюме, они организованно вышли на стадион, начав разминку с медленного бега. Несмотря на июньскую жару, под кофтой похолодело. Мои ноги стали ватными, взгляд потух, а тело разворачивалось обратно, в сторону Боровиче́й.

— Ну вот мы и пришли, вроде оно, — выдохнул папа. — Ну что, давай найдём, как туда можно спуститься? — он оглядывался в поисках лестницы.

Я… А что я? Я не проронила ни слова. Мне было так страшно, что я схватила его большую горячую руку, понимая, что не дышу.

— Пап, наверное, мама права, чего мы тут забыли? Смотри на них, они даже знают, в какую сторону разминаться, а я нет. А вон те — смотри, как быстро бегают, а эти вообще на три головы меня выше. Я не хочу туда. Поехали домой?

— Ты боишься, это хорошо. Бояться — это нормально. Я тоже сейчас боюсь, Юна, но мой страх другой, он обещает что-то новое. Однажды ты почувствуешь вкус предвкушения шага в неизвестность. Если сравнивать, то сейчас ты ешь клюкву, но позже страх станет клюквой в сахарной пудре. Тебе понравится, обещаю, — папа поднёс пальцы к губам, словно держал ягоду в руке. — Дома нас всегда ждут, успеем вернуться. Ты, главное, выдохни и начинай дышать, руку мою отпусти, у меня кисть онемела. Не на расстрел идём, голову выше! Не отставай.

Мы нашли тропинку к стадиону, и папа живо стал спускаться по лестнице.

«Лучше бы на расстрел», — подумала я и пошла за ним.

Мы стояли на трибуне, между рядами прикрученных пластмассовых кресел, и папа вводил меня в курс дела:

— Вон там вход на стадион, видишь те ворота? Начнёшь разминку, потом сделаем гимнастику, упражнения и ускорения. Ускорения сделаем в шиповках!

Папа взял паузу, чтобы до меня дошло. Дошло не сразу, а когда дошло, я посмотрела на него как на бога.

— Мы купим мне настоящие шиповки? И они будут только мои?!

Я открыла рот в счастливой улыбке.

— Да, тебе нужны шиповки! В кроссовках ты далеко не убежишь. Самые быстрые спринтеры бегают в шиповках, чем мы хуже? — Он вёл меня через трибуну к палатке со спортивными вещами.

Папа держал в руках маленькую жёлтую туфельку без каблука со странной надписью Reebok, а на подошве красовались семь винтовых отверстий.

— Есть тридцать пятый размер?

— Есть. — из-под прилавка вылез продавец с нужной коробкой.

Я зашла на стадион, людей прибавилось. Пришлось подождать, чтобы вклиниться в поток спортсменов, бегающих по кругу. Мой «спортивный костюм» выдавал во мне новичка. Тёплая серая толстовка и голубые флисовые штаны, а под ними физкультурная форма: белая футболка, чёрные шорты. В такой спортивной форме я приехала на первенство России. Всё примерялось на картонке, на рынке — какой там «Найк» или «Адидас»? Таких слов я даже не слышала.

Профессиональные атлеты обычно надевают три костюма. Первый слой одежды — классический спортивный костюм: для разминочного бега и упражнений на гибкость. Второй слой — лосины и лонгслив для специальных упражнений и ускорений, третий — основной: плавки и топ или купальник для выступления. Если погода дождливая, холодная, то добавляются ветровка или дождевик. Все эти тонкости — для того, чтобы хорошо разогреть мышцы и уберечь от травм. Профессиональный спортсмен должен с заботой относиться к себе. Мышцы, связки, хрящи, суставы — это те «звенья» тела, которые уязвимы под нагрузкой, а под сверхнагрузкой могут выйти из строя. Поэтому нужны костюмы, согревающие мази, вода, полезная еда, полноценный сон, массажи, бани, ледяные ванны, строгий режим дня и другие способы восстановления после тренировок.

Если не восстановиться после тяжёлой нагрузки, тело может подвести, подвести в самый важный день — «когда здесь и немедленно» или «уже никогда». Профессиональный спорт не прощает халатности к себе.

Ноги приятно пружинили по дорожке — необычное чувство, новая лёгкость в теле была приятна. Дорожка придавала уверенности, среди спортсменов я почувствовала себя своей. Бегала с рюкзаком, в котором лежали мои новые шиповки.

— Рюкзак мне дай, — крикнул папа из-за ограждения и показал пальцем на себя. Когда я подбежала, он продолжил вводить меня в курс дела: — Вот твой номер участника, булавки сегодня в ларьке купим. Видишь стол у зелёного поля, под белым зонтом? — я кивнула. — Завтра там будет регистрация. За полтора часа надо заявиться, чтобы тебя отметили. Опоздаешь — до соревнований не допустят. Понятно? — Он взглянул на меня, я снова кивнула.

— В забеге бегут восемь человек. Сколько всего забегов — узнаем завтра. Сначала проведут предварительные старты, а через три часа бег сильнейших, только восемь лучших результатов попадут в финал.

Щурясь от солнца и закрывая глаза ладонью, пыталась разглядеть отца:

— А если я не попаду в финал?

— Если не попадёшь? — он набрал в щёки воздух и со звуком выпустил. — Если не попадёшь, можешь быть свободна.

Я всё услышала без слов. Во фразе «можешь быть свободна» явно звучал посыл: «Я разочаруюсь в тебе». Но мне было всё равно. Меня просили приехать, я приехала. Осталось завтра пробежать — как-нибудь! — и от меня отстанут. Я помнила соревнования в Санкт-Петербурге, помнила, как проиграла всем, кому могла. Завтра последний день, и унижения закончатся.

Какие они узкие! Я смотрела на них, а две жёлтые шиповки смотрели на меня. Вкрутив специальным ключом семь алюминиевых гвоздиков, поняла: как же неудобно в них ходить. Сдавленные пальцы стопы тянулись к небу — вспомнилось упражнение «ходьба на пятках». Но бегать было гораздо удобнее. Сцепление железных гвоздиков с дорожкой толкало вперёд. Скорость, которую я набирала во время ускорений, намекала на быстрый бег завтра.

«Последняя точно не буду», — подумала я, заканчивая третье ускорение. Знакомство и разминка состоялись. Повесив обновки на плечо, оставила стадион за спиной, и мы пошли по городу.

— Завтра важный день, Юна. Давай поищем еды на ужин.

Ближайший магазин оказался рядом с гостиницей. Папа купил стандартный набор. Зайдя в номер, развернул газету и накрыл прикроватную тумбу: разложил нарезанную докторскую колбасу, поломанный ситный хлеб, куски сыра, масло, бутылку молока — пригласил за стол. Кипятильник в стакане заставил воду бурлить, и мы заварили пакетик чая, пили его с конфетами.

Когда я открыла глаза, в комнате было светло. Плотных занавесок в номере не было, и солнце нагревало комнату. Поняв, что выспалась, села на кровати, размяла шею. От мыслей о старте, пробежавших через тело, вздрогнула. Потянулась за часами — было пять утра! Я не поверила и нашла часы отца, они подтвердили.

И чем занять четыре часа до завтрака? Сон приходить отказывался, и, лёжа на кровати, я рассматривала потолок. Знала, что нельзя думать о беге, — это неправильно, ещё слишком рано.

Мандраж — чрезмерное волнение перед соревнованиями.

Почти все молодые спортсмены «перегорают» до важного старта.

Представлять своё выступление заранее нежелательно. Наш мозг не понимает, где фантазия, а где реальность. Если вы начнёте думать о том, как придёте, разомнётесь, побежите, какие соперники будут вас ждать, то организм сразу выплеснет гормоны — адреналин, кортизол, тестостерон — для реализации намеченного. Вы поймаете себя на мысли, что ваше сердце не бьётся, а выскакивает из груди, пока вы всего лишь лежите в кровати и стараетесь отдышаться. Но сердце не успокаивается по щелчку — выброс гормонов запустил реакцию, и нужно время, чтобы успокоиться. Вы потратите эмоции впустую — эмоции, которые необходимы для реальных соревнований. Потребуется вкусная еда и пара дней на отдых, чтобы восполнить эту пустоту, но у вас этого времени нет. Главный старт случится сегодня.

— Уже проснулась? Рано ты.

Папа застёгивал часы на запястье.

— Ну что, давай позавтракаем?

Он выключил будильник, который так и не зазвенел. Ему не спалось, как и мне.

Аппетита у меня не было. Волнение парализовало спину, шею, руки постоянно потели. Бутерброд с сыром и сладкий чай — всё, что папа смог в меня засунуть. Когда я нехотя дожевала, он посмотрел мне в глаза и серьёзно сказал:

— Значит, слушай: в 11:00 начнутся соревнования, а финал, если мы в него попадём, проведут в 17:30. В финал выйдут по результатам предварительных забегов. Поэтому, даже если ты увидишь, что легко выигрываешь забег, ни в коем случае не сбрасывай скорость до финиша, может быть так, что каких-то сотых секунды нам не хватит для попадания в финал, ты поняла? — я кивнула, удивившись фразе «даже если ты легко выигрываешь забег».

Я и «легко выигрываю забег»? Ну-ну, звучит, конечно, круто, но реальность?! Вернись в реальность, папа…

Отец не завтракал совсем. Он налил себе чай, но и к нему не притронулся. Потом предложил прогуляться.

Сидя на скамейке во дворе пятиэтажного дома, я рассматривала тихую владимирскую улицу, что открывалась за детской площадкой. Люди медленно просыпались, перебегали дорогу, заполняли остановки, садились в автобусы. Солнце в синем небе светило мягко, спокойно, не надрываясь. Прохладный ветерок с детской заботой обнимал, играя моими волосами. Хотелось просто сидеть на этой лавке и думать о вечном, а не вот это всё. Мне не нравилось моё состояние: нервозность, которая время от времени накрывала, сбивала дыхание, не давала расслабиться. Я понимала, что боюсь. Боюсь бежать. Боюсь соперниц. Боюсь разочаровать отца. Мне было страшно представить себя на стадионе в одном забеге с бегуньями из других городов. Те девочки, которые были на вчерашней разминке, казались во много раз опытнее и быстрее меня. Я была уверена, что в финале мне не место. Чувствовала, что ввязываюсь в борьбу, в которой не хочу участвовать.

Папа, видя моё состояние, подал влажную то ли от жары, то ли от нервов руку:

— Ладно, пошли собираться. Через час начинаем.

Ранний стадион отличался от вечернего. Пустые намокшие от тумана трибуны не успели высохнуть на солнце. Невыспавшиеся нервные спортсмены и спортсменки, полусонные тренеры, строгие судьи начинали утро на дорожке. Мелкий озноб в теле защекотал затылок. Нервно сглотнув, я шагнула на стадион. Первый разминочный круг пронеслась очень быстро, папа, увидев мой галоп, остановил меня криком:

— Юна! Тише, тише! Ты забыла про регистрацию! Иди отметь себя в списках, потом разминайся!

Точно, как я могла забыть?! Надо было пройти регистрацию, подтвердить явку и узнать номер моего забега.

11. 4. Выстрел

Шагнула к стойке регистрации и назвала фамилию, фамилия у меня редкая. Человеку требуется время, чтобы понять, что я не ругаюсь, а представляюсь.

— Чего? Как? Закадахе? Мухти? Мзаде? Девочка, не понимаю, ищи себя в списках сама

Судья подвинула ко мне стопку листов с именами участников.

Я увидела себя в одиннадцатом забеге по четвёртой дорожке.

— Вот, — нацелив указательный палец, вдавила в лист свою фамилию.

— А, М-е-х… т-и-За-де, откуда ты? — склонив голову набок, она смотрела на меня, явно желая услышать историю моего рождения.

— Новгородская область, город Боровичи́.

— Понятно.

Не услышав ничего интересного, судья обвела кружком мой стартовый номер и резким жестом головы указала на выход, дабы не задерживать очередь.

Разминка — это ритуал. Кому-то нужно 45 минут, кому-то — два часа. Медленный бег — это не только про разогрев туловища, суставов, нет. Это настрой всех систем для полёта в космос. Вы начинаете с внешних конструкций, потом переходите к внутренним. В первую очередь готовится голова — главный компьютер. Она помогает эмоциям выйти наружу или, наоборот, их подавляет. Ваша задача — с ней договориться.

«Какие модные костюмы, яркие кроссовки, в жизни таких не видела. Красные лосины! Вот бы мне такие…» — я будто бегала среди витрин спортивных магазинов, но манекены не стояли, уставившись пластмассовыми глазами в стекло, а шустро так носились по дорожкам. После разминки, сменив кроссовки на новые шиповки, стала ускоряться. Ноги покорно и быстро отвечали на скорость. К бегу в шипах я быстро привыкла, поняла, почему спортсмены выступают в специальной обуви, а не в кроссовках. Это совершенно другое чувство, когда твоя нога, приземляясь на дорожку, не проскальзывает, а вцепляется шипами в резину и толкает тебя вперёд.

В спринтерском забеге каждый спортсмен бежит на предельной скорости, сохраняя полученное ускорение. Быстрое ускорение в разминке помогает почувствовать максимальную скорость, технику и подготовить мышцы к запредельной нагрузке.

Я сканировала взглядом каждую, кто пробегала мимо. Три бегуньи выделялись на фоне остальных. Соперницы были в дорогих спортивных костюмах, уверенно и ловко выполняли упражнения. Их взгляд с презрением падал на каждую, кто был одет не так, как они. Тренеры, которые подсказывали ход разминки, технические моменты, и вовсе носили спортивную экипировку российской сборной. Спортивные костюмы с английской надписью Russia выдавались только членам сборной страны, купить их было невозможно.

— Ну что, ты размялась? Готова?

Папа не сводил с меня взгляда: следил с трибуны, мысленно выполнял со мной разминку, ускорения, готовился к старту:

— Значит, смотри: у каждого забега будет три минуты — для установки колодок и пробного старта. Делай всё, что умеешь, не переживай, я готовил тебя к этому. — он спустился с трибуны, чтобы поддержать.

— Первый забег, снять тренировочные костюмы, готовьте колодки Высокий мужчина в белой кепке и судейской экипировке подошёл к толпе нервных подростков:

— За этими барьерами я хочу видеть только те фамилии, которые назвал, остальные ждут своего выхода за ограждением.

Забегов было двадцать три. По шесть человек в каждом. Простые математические расчёты выдают нам сто тридцать восемь претенденток на пьедестал. Лишь одна из них станет победительницей.

Я вспомнила вчерашние слова отца о том, что попасть в финал для нас уже будет достижением.

— На старт! Внимание! — Бах! Выстрелом судья направил первый забег к финишу.

В тот момент во мне застучали два сердца. Или пять. Или семь. Каждое отбивало свой ритм. Я слышала, как они колотятся в голове, животе, ногах, спине. И понимала, что началась стартовая лихорадка.

Стартовая лихорадка — перевозбуждение нервной системы. Дрожь начинается с рук и может перейти на всё тело. Может стать причиной фальстартов или неудачного выступления.

Лихорадка длится недолго и сменяется апатией, когда спортсмен до начала соревнований сдаётся, перестаёт верить в свои силы, тело обмякает, затормаживаются все процессы организма. Все мы знаем термин «перегореть».

— Седьмой забег, снять тренировочные костюмы и встать по дорожкам.

Судья делал свою работу, раз за разом отправляя по шесть спортсменок к финишу.

«Четыре! Ещё четыре забега ждать! Почему так долго?!» — меня трясло, я не могла справиться со своим состоянием.

— Мужчина! Мужчина?! Куда вы бежите?! Тут только спортсмены, остальным нельзя, я сказала! Да стойте же вы!

Я повернула голову и увидела папу, который перепрыгнул через ограждение и смотрел в мою сторону..

Его стартовая лихорадка принесла его ко мне. Только он мог её контролировать, а я — нет.

— Ты! Ты чего стоишь?! Я кричу тебе с первого забега, а ты встала и не двигаешься, будто памятник! — он говорил тяжело, пытаясь отдышаться. — Обувай шиповки! Делай ускорения! Не стой! Надо двигаться! Чему я тебя учил? Всё забыла напрочь!

Слышали, как падает бильярдный шар на пол? Тяжёлый, громкий гул от его удара заполоняет зал. И ты замираешь, перестаёшь дышать, потому что не знаешь, что произойдёт потом: теоретически он может пробить пол, оставить глубокую вмятину или даже расколоться. Этим полом в ту секунду была я. Как будто белые шары из слоновой кости влетали в мою голову и приземлялись там с громкими звенящими отголосками. Шары падали и падали, я плохо слышала отца, но по отдельным словам поняла, что уже скоро.

— Так, кто тут у нас? Одиннадцатый забег! Снять костюмы, встать по дорожкам. Еремеева?

Моя соперница с густыми чёрными волосами, собранными в косу, сделала шаг вперёд. Накачанные руки, мощные бёдра — мышц у неё было много, и это бросалось в глаза.

— Тут я!

Она подошла к судье-стартёру.

— Снимай костюм, готовь колодки, — скороговоркой произнёс тот.

Она ускорилась в сторону своей дорожки.

— Круглова, Чепаева, Мухина, Макарова.

Девочки уже стояли рядом с судьёй, не дожидаясь приглашения.

— Ага, подошли. Готовьте колодки. И осталась у нас…

Стартёр замялся, глядя в протоколы.

— …Мезеде, Махдэ, Задэ. — он поморщился, пытаясь выговорить написанное.

— Это я, — сделав шаг навстречу, подняла руку.

— Отлично, в следующий раз не мучь меня так долго, выходи сразу. Дядька по-доброму улыбнулся.

«От линии две стопы, от первой стопы — одну стопу», — как молитву, крутила я в голове расстановку ног в колодках.

Нас пригласили занять дорожки:

— Одиннадцатый забег, на старт! — скомандовал судья, просвистев в свисток два раза.