Бесплатный фрагмент - Золотой час

Телефон заорал прямо в ухо. Неожиданно резкий звук прорвался сквозь толщу и без того тяжелого похмельного Сенькиного сна — хриплый надрывный голос рингтонного певца не оставил никаких шансов на продолжение ночи.

Сенька приоткрыл глаза, облизал засохшие распухшие губы.

— Кто посреди ночи-то? — больно толкнула Сеньку жена локтем в бок. — Совсем рехнулись. Время-то сколько? — жена пошарила под подушкой, выудила телефон. — Господи, два часа!

— Але, — хриплым шепотом просипел Сенька. Сушняк был знатный. Из желудка поднимался жар перегара: горел и нестерпимо вяз во рту — так, что ни разговаривать, ни соображать Сенька не мог. В башке у Сеньки кроме мысли о ледяной воде, предусмотрительно поставленной женой с вечера в холодильник, звучала еще и «Шизгара». «Шизгаре, о бэби, шизгаре», — бился в голове ритм популярной когда-то песни. В дополнение к ужасному сушняку мотивчик совершенно лишал Сеньку возможности думать. Откуда только взялась песня эта дебильная? Вчера, что ли, слушали?

— Але, че надо-то, але, говорите, — прохрипел Сенька, пробираясь в потемках к заветному холодильнику.

— Арсений? Поводырь? — голос был казенный. Ровный, будто бы ничей голос, механический. Не мог Сенька припомнить, слышал ли он этот голос. Ненавистная в данный момент «Шизгара» заполнила все пространство бедной Сенькиной башки, норовя пробраться в кишки и выплеснуть наружу остатки вчерашней посиделки.

— Ну, — выдавил Сенька, наконец откручивая пробку бесконечно холодной бутылки, — ну я Поводырь, — Сенька сделал большой глоток, прислушиваясь к тому, как заветный холод гасит жар в горле, спускается ниже, каким-то невообразимым образом приглушая «Шизгару», — че надо-то? Ты кто, вообще? Время видел? — Сенька ощутил раздражение. Острое, с каждой секундой возрастающее раздражение и желание нахамить придурку с ровным голосом и, если окажется, что с голосом этим Сенька знаком, дать ему прямиком в наглую рожу при случае. Во козел, че удумал: звонить посреди ночи, фамилию спрашивать, по имени называть.

— Арсений, — тем временем продолжил голос, нисколько не смутившись. — Варвара Поводырь кем вам приходится?

«Шизгара» замолчала резко, и тут же виски сжало тисками. Боль перекрыла кислород, и на секунду Сеньке показалось, что он разучился дышать. Засипев носом, он вдохнул, затем выдохнул, прошептал еле слышно:

— Сестра моя, случилось с ней что? Че звонишь-то?

***

В больницу ехали молча. Понятное дело, вести машину Сенька не мог. «Шизгара» опять начала биться внутри, и в такт ее танцевальному ритму колотили в голове молотки и молоточки, горел огнем желудок, а в груди росла тревога.

Жена резко тормозила перед светофорами и так же резко вдавливала газ в пол на зеленый, давая Сеньке понять: надоел он со своей сестричкой! На работу с утра, а она вместо десятого сна везет Сеньку в больницу, дышит кисло-противным Сенькиным перегаром. Жену свою Сенька видел насквозь и мысли ее читал. Говорить ему ничего и не надо было.

От урода из телефона Сенька толком ничего не узнал. «Едьте, — отчеканил урод своим неживым голосом, — в городскую. Сами увидите…» Хорошо не в морг — и на том спасибо.

Сенька вспомнил про воду, отхлебнул из спасительной бутылки, откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза: «Что на этот раз?»

Варвара, Сенькина младшая сестра, постоянно влипала в какие-то истории. К своим тридцати Варвара (на Сенькином просто Ва́рвар с ударением на первый слог) успела два раза родить и два раза развестись.

Один раз у Ва́рвара горела квартира, один раз ее нагрели мошенники, выудив все накопленные годами деньги. Три раза Ва́рвар попадала в аварии с повреждениями разной степени себя и автомобиля. Бесчисленное количество раз падала и ломала то руку, то ногу, а один раз даже выбила два передних зуба, которые обошлись тогдашнему Ва́рварову мужу в целое состояние.

Ва́рвар, не переставая, училась. С легкостью поступив на юридический, универ бросила и выучилась сначала на маникюр, потом на массаж, потом еще на какой-то бьютичегототам, а совсем недавно решила, что станет психологом-консультантом, и поступила на заочное.

И была Ва́рвар по жизни бесконечной и непереубедимой оптимисткой. Рассказывала о своих приключениях и злоключениях с неизменной улыбкой, хохоча и подмигивая Сеньке: «Скучно живешь, Арсений, скуч-но!» И мягкая ухоженная Ва́рварова рука с нюдовым маникюром легонько и снисходительно похлопывала Сеньку по намечающейся на макушке лысине. Сенька дергал головой, сопел и хмурился. И, несмотря на несущественную разницу в три года, ощущал себя в такие моменты на самом деле скучным и почему-то старым.

От двух неудавшихся браков остались у Ва́рвара две девки, Сенькины племяшки: Дашка и Сашка, которые постоянно ошивались у Сеньки. Жена Ва́рваровых девок обожала: баловала подарками, походами в кафе, кино и торговые центры, окутывая их нерастраченной материнской любовью.

Своих детей у Сеньки с женой не было. Не получалось у них никах. Хоть и по врачам ходили, и анализы сдавали, и сексом занимались регулярно (даже расписание было составлено в соответствии с циклом), но нет. Не получалось, и все.

Жена переживала. Меняла докторов, сидела в чатах «по этой теме», даже к бабке ездила один раз. Бабка шептала чего-то, жгла вонючую траву, махала травой перед носом, а потом авторитетно заявила: «Разводись, девка, пока не поздно. Малахольный он у тебя, не будет толку с него». После жена долго ругала и себя — за то, что поперлась в такую даль непонятно зачем, и бабку — за наговоры и за то, что пропахла она, жена Сенькина, вонью травяной так, что плащ пришлось в химчистку сдавать. Но с Сенькой не развелась, а будто бы даже больше любить стала.

Ва́рвара жена не любила. Разговаривала с ней свысока и сквозь зубы, не смотрела на Варвару, а просто поглядывала иногда. Ва́рвар, конечно же, это замечала. Со свойственной ей жизнерадостностью, приходя к ним, «подзадоривала» Сенькину жену — скидывала верхнюю одежду и, смеясь, провозглашала: «Мадам, я ненадолго, не парьтесь, можете расслабиться. Чайку-кофейку попью с брательником и аривидерчи, гудбай, май лав, гудбай!» И садилась на табурет, закинув одну на другую длинные ровные ноги, и начинала рассказывать, а рассказать ей всегда было о чем.

***

«Николай Александрович Савельев, врач-невролог». Молодой доктор, стоя у зеркала, поправил бейджик, который, как самому доктору казалось, придавал ему солидности.

В свои двадцать восемь, несмотря на уже имевшийся врачебный опыт, врач Савельев выглядел лет на двадцать. Был он долговяз, худощав, сутул и очкаст. Положенная мужчинам щетина у Николая Александровича никак не хотела прорастать, а вместо нее постоянно вылезала на подбородке какая-то непонятная куцая поросль. Поросль приходилось регулярно сбривать, а от бритвы начиналось раздражение и шла сыпь. Знакомые дерматологи-косметологи назначали кремы и мази, но сыпь все равно брала верх. И от этого Николай Александрович изрядно страдал, еще больше сутулился и беспрестанно поправлял очки пальцем, прикрывая ненавистный прыщавый подбородок.

К счастью, ни персонал отделения неврологии, ни пациенты о проблемах доктора не знали и относились к нему с уважением, потому что был Николай Александрович «врач от Бога». Было у него особое врачебное чутье: диагнозы своим пациентам молодой доктор ставил вдумчиво и лечение назначал правильное. То ли ошибиться боялся, то ли на самом деле на своем месте был человек. Талантливый доктор.

И вот как раз сегодня, когда Николай Александрович Савельев находился на ночном дежурстве, ночка выдалась такая, что ни в сказе сказать…