Бесплатный фрагмент - Моя исповедь

Предисловие

Я безумно люблю жизнь. И не хочу умирать.

Что останется после меня?

Кто будет помнить обо мне, кроме моих сыновей?

Меня эти вопросы тревожат уже много лет. Я не хочу исчезнуть бесследно. Вот почему я решила написать книгу о себе, о своей жизни.

«Пока живет память обо мне, живу и я!»

Ваша Галина Башкова

Отец

С чего начать свое повествование? Начну, наверное, со своего отца. Почему с него, а не с матери? Возможно, потому что именно он дал мне имя, когда увидел меня маленькую и черноволосую.

— Вылитый галчонок! — сказал он тогда.

Так я и стала Галиной, а для него Галчонком — его Галчонком. А для мамы — Галькой, в лучшем случае Галкой. Хотя наша мама всех называла: Танька, Маринка, Валерка, Галка. Мама считала, что я была любимицей отца. Я не знаю, с чего она так решила, так как были случаи, когда его любовь ко мне проявлялась очень странно, я бы даже сказала, жестоко.

Отношения моих родителей нельзя назвать идеальными. Отец много пил, мама много работала и воспитывала четверых детей. У нее: три дочери и сын. Старшая сестра Таня — плод первой маминой любви и ее первого брака. А мы с другой сестрой Мариной и братом Валерой — дети второго брака. И, возможно, зачаты были не по любви. Наш отец не очень-то и старался завоевать эту любовь, а, возможно, он понял, что это бесполезные старания. Я иногда думаю, что мама его никогда не любила. Они стали жить вместе, когда у мамы уже была дочь. Она могла бы быть немного снисходительна к отцу, ведь Таню он воспитывал как родную дочь. Вероятнее всего, и отец был бы совсем другим. У меня иногда возникают подозрения, что мама стала жить с отцом только для того, чтобы отомстить своему первому мужу, но получилось так, что всю жизнь она мстила только нашему отцу.

Наша мама всегда была красивой женщиной. Несмотря на то, что она была полной, она нравилась мужчинам. Я думаю, что их привлекала не только ее внешность, но и ее веселый характер. В компаниях, среди друзей, она всегда умела пошутить и посмеяться. Главным украшением нашей матери были ее густые вьющиеся волосы, однако она никогда не отпускала их даже до плеч, всегда нося короткую стрижку. Ей не нравились кудряшки, по этой причине она завидовала мне — той, у кого были прямые волосы. Вот только завидовать было нечему. Мои тонкие жидкие волосы даже в косички стыдно было заплетать. Вот почему я, как и мать, всегда носила стрижки. А какой у мамы голос! Мы любили слушать в ее исполнении русские народные песни, особенно когда она пела их вместе с отцом. Мама всегда пела вторым голосом, а папа подпевал ей своим мужским тенором. Но это случалось очень редко, только по праздникам, а потом они вовсе перестали петь вместе. Маму почему-то раздражало все, что делал отец, поэтому однажды он замолчал.

Наш отец красотой не уступал маме: стройный мужчина, черные мягкие волосы и светло-голубые глаза. Одним словом, пара была очень красивая, на зависть другим. Красивая, но не счастливая. Глядя на все, что происходило между ними, и мы были несчастными детьми. Ведь наш отец не только прикладывался к алкоголю, но и изменял нашей маме. Мужчинам сложно понять женщину, загруженную работой и заботой о детях и доме. Мать выбивалась из сил, и ей было не до выполнения супружеских обязанностей, вот и пошел отец искать плотского утешения у других женщин. А мама от нас не скрывала, что он ей изменяет, хотя нам, детям, не надо было об этом знать. Наверное, она таким образом хотела защитить себя. От чего? Я думаю, освободиться от обвинений. Мы же знаем, что когда такое происходит в семье, виноваты оба: муж и жена, мужчина и женщина; значит, были причины, чтобы он так поступал. Но наша мама так не считала, у нее во всем был виноват именно отец.

Однажды, когда терпению мамы пришел конец, она решила подать на отца в суд на алименты. Нет, на развод она не стала подавать, только на алименты. В те времена остаться разведенной женщиной с четырьмя детьми было просто неприлично. Но она решила, что если уж не всю зарплату, то хотя бы алименты на содержание детей будет получать.

Это случилось в день после суда. Я сидела за столом, рисовала модели платьев и мурлыкала под нос какую-то песенку. На улице была прекрасная погода, по-летнему тепло и солнечно. Настроение у меня было отличное до тех пор, пока я не увидела маму. Она была сильно расстроена, и следы слез были заметны на ее лице.

— Эта скотина решила меня опозорить. Пришел в суд в рваной рубашке и грязный, как будто только что слез с трактора. Это он хотел показать, какая я плохая жена и никчемная хозяйка. Не мог, как нормальный человек, прийти в суд. Ведь я же не на развод подавала, а всего лишь на алименты. — Высказав все это, она ушла на работу, а я осталась стоять в полном недоумении.

У меня, у девочки-подростка, все внутри кипело и бушевало. Я была похожа на вулкан, который вот-вот взорвется. Я знала, что мать много работает, надрывается в две смены, чтобы заработать на всю семью. А кормить нужно было не только нас, но и скотину, которой было много в личном хозяйстве. Мне было жаль ее, а на отца я была как никогда зла.

Через некоторое время, после того, как мама ушла на работу, в дом заявился отец. Бросив на него взгляд, я стала рассматривать его внешний вид. Он на самом деле был грязным, и на нем была та самая рваная рубашка. Я не знаю, какие чувства испытывала в тот момент: злость, обиду или стыд, но я не смогла промолчать и все высказала отцу:

— Ну что? Выпендрился на суде?

И тут все началось. Я стояла, облокотившись спиной о стол, когда почувствовала удар по лицу. Можете себе представить девочку, которой отец со всей силы врезал своей мужской ладонью? Она накрыла все мое лицо. А вслед за ударом последовал вопрос отца:

— Ну? Что? Еще хочешь?

— Давай. Бей, — ответила я. И снова последовал мощный удар по лицу. Отец был зол и не контролировал свои эмоции. К тому же после суда он уже успел выпить.

— Ну что? Еще хочешь? — он зло смотрел на меня.

— Давай. — Такая же злость была и в моих глазах.

Последовал еще один сильный удар.

— Еще? — он повторил свой вопрос.

— Давай. Бей. — Я не сдавалась. И снова был удар.

Сколько раз он меня ударил, я уже и не помню. Мне бы замолчать, так нет, показывала свой упертый характер. Да, характер у меня еще тот! Остановился он только тогда, когда у меня пошла носом кровь. Прикрыв свой нос рукой, я выбежала из дома. Я бежала, а сама про себя повторяла: «Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу». А слезы и кровь смешались на моем лице и текли сквозь пальцы.

Недалеко от нашего дома был небольшой пруд, где мы обычно летом ловили головастиков, а зимой катались на коньках. Добежав до этого пруда и присев на берегу, я стала смывать кровь со своего лица. В голове была только одна мысль: «Я ему этого никогда не прощу. Я ему этого никогда не прощу». Я сидела на берегу и плакала навзрыд. Мне было больно? Да. Но больше всего болело мое самолюбие. Я уже немного успокоилась, когда на дороге я увидела своего парня Олега — мое душевное спасение. Он был изумлен и поражен, когда увидел меня с красными от слез глазами и опухшим носом. Выглядела я, конечно, неважно, но я не думала об этом. Мне было плохо, и мне нужна была защита. Я хотела, чтобы меня кто-то пожалел и успокоил. Я прижалась к Олегу, и слезы полились с новой силой. Так, обняв меня за плечи, он повел меня домой. По дороге я рассказала ему все, что произошло между мной и отцом. Олег слушал меня и молчал. Так мы вошли в дом.

Заикаясь и продолжая плакать, я прилегла на кровать. Олег, присев рядом, продолжал меня успокаивать. В это время в комнату вошел отец. Он вошел медленно, с жалостью глядя на меня. Присев на край кровати, отец стал гладить меня по ноге. Я с презрением поджала ноги, не желая, чтобы он меня касался. Мне было противно его видеть.

— Доча, прости меня. Я не хотел, — сказал он тихим, спокойным голосом. Отец уже успокоился и явно сожалел о содеянном.

— Не трогай меня. Я не хочу тебя видеть.

— Прости, Галчонок! — он продолжал гладить меня по ноге.

Злоба и обида во мне так и кипели, и бесполезно было в тот момент просить у меня прощения.

— Я тебя никогда не прощу, — вот и все, что я могла ему тогда ответить.

Отец с поникшей головой и блестящими от слез глазами вышел из комнаты. Когда я увидела его в таком состоянии, у меня что-то кольнуло в груди, возможно, мне уже было жаль его.

— Галя, ты должна простить отца, — сказал мне Олег.

Но я еще не была готова к прощению, абсолютно не готова:

— Нет. Никогда. И не проси.

Олег понимал, что со мной сейчас бесполезно было об этом говорить, и не стал настаивать. Что было потом, я уже не помню. Возможно, успокоившись, я уснула, а Олег уехал домой.

Мне хотелось бы остановиться на этом эпизоде, который произошел между мной и отцом, но тогда не будет показана полная картина моих взаимоотношений как с отцом, так и с матерью. Это очень важно, потому что все события в моей жизни так или иначе происходят именно из-за этих отношений.

Итак, мой отец не примерный семьянин. В этот день он в очередной раз пришел домой в пьяном виде. Уже стемнело, и вся семья была в сборе. Проблема в нашей семье заключалась в том, что наша мама не могла молча смотреть на пьяного отца, поэтому всегда первой начинала скандалить.

— Явился не запылился, скотина пьяная. — Так мама всегда встречала отца, когда он был пьян.

— Мать, не бурди. — Отец любил применять именно это слово в разговоре с мамой, когда она начинала ругаться.

«Слово за слово», и снова разгорелся скандал. То ли отец поднял руку на мать, то ли мать на отца, а он всего лишь пытался защищаться, но, как всегда, началась драка между родителями. Мы тут же бросились заступаться за маму. Зажав отца в углу коридора, все пытались его утихомирить, а я старалась дотянуться до него шваброй и ударить побольнее, чтобы успокоить окончательно.

— Галку, Галку держите! Заприте ее в комнате! — кричала мать. Она знала, какая я бываю в гневе. Но я все же успела до него дотянуться и ударить шваброй. Я попала ему прямо по носу. У отца выступила кровь. Дело в том, что я просто зверела, когда видела, как он обижает маму, да еще и руки распускает. Мы ведь тогда не разбирались, кто виноват: мать или отец. Но раз отец пьяный, значит, виноват именно он.

Этот случай произошел до первого случая, который я описала, так что это не было моей местью отцу. Нет, не было.

Уже стемнело. Мы разошлись по комнатам и легли спать, а родители продолжали выяснять отношения. Они еще долго ругались, а мы прислушивались и не могли уснуть от этого шума. Мы боялись, что родители вновь начнут драться. А через какое-то время я услышала слова матери:

— Уходи. Я не хочу тебя больше видеть. Убирайся из дома и живи где хочешь!

Я напрягла свой слух и ждала, что произойдет дальше. Если отец вновь полезет драться, то нужно бежать и защищать маму. Но вместо этого я услышала, как заскрипела дверь нашей комнаты, и в нее вошел отец. Он стоял в проеме двери и смотрел на нас. Затем, подойдя ближе и присев возле дивана, где мы спали, шепотом стал прощаться с нами. В комнате было темно, но я лежала на краю дивана и видела его глаза — он плакал. Плакал, просил прощения и прощался. Мне стало жаль его. Я никогда до этого случая не видела, чтобы отец плакал. По его щекам текли слезы, и это были настоящие слезы отцовской любви.

Сколько отсутствовал папа после этого скандала, я не помню. Но со временем он вернулся в семью, и жизнь вошла в привычное русло.

Другой случай моей стычки с отцом произошел накануне моего первого выпускного экзамена в школе. Было теплое летнее утро. Я уже стояла нарядная, в белой блузке и темной юбке, готовая идти на первый экзамен. У меня было приподнятое настроение, так как я была хорошо подготовлена к экзамену и не волновалась. И тут я услышала, как мои родители ругаются. Заглянув в комнату, чтобы узнать, в чем дело, я увидела маму, сидящую на диване, а отец нависал над ней и пытался вырвать из ее рук кошелек. На всю квартиру раздавались крики, оскорбления и ругань. Оба вцепились в кошелек, и никто никому не уступал. Мне хотелось заткнуть уши и убежать, чтобы ничего этого не слышать и не видеть. Но кто поможет маме? И я, как борец за правду и справедливость, вновь вступилась за нее.

Кто прав? Конечно же, мама. Другого варианта быть не могло, и я набросилась на отца. Я повисла на его спине, пытаясь оторвать сильные мужские руки от кошелька.

— Отстань от мамы, отпусти! Не трогай ее. — Я по-своему пыталась защитить мать.

Тогда он развернулся и, схватив меня за шиворот, стал бить головой о журнальный столик, который стоял неподалеку. Три раза он со всего размаху стукнул меня головой об этот столик. Голова моя кружилась и раскалывалась, но до первой крови в этот раз дело не дошло. На экзамен я поехала зареванная, напуганная и побитая. Но, несмотря на такое потрясение, я смогла успокоиться. Слезы, пока я ехала до школы, высохли, и никто даже не подозревал, в каком состоянии я приехала. Экзамен, несмотря ни на что, я сдала на отлично.

Забегая вперед, скажу, что из того, что я написала, вам может показаться, что у нас с отцом очень плохие отношения, а мама во мне души не чаяла. Вы ошибаетесь, все было как раз наоборот. Но не только я страдала от кулаков отца. Доставалось и Тане, и Марине. Брата, по-моему, миновала сия участь.

Но, описывая эти случаи с отцом, я не преследую цель опорочить его. Нет. Я хотела показать в этих ситуациях себя. Как-никак, я пишу о себе. Это моя история, это моя исповедь.

В дальнейшем я хочу поделиться хорошими воспоминаниями, связанными с моим отцом.

Наш папа воспитывался в детском доме, откуда он постоянно пытался сбежать. Он мечтал о теплых странах, где растут сладкие и сочные фрукты, где всегда тепло, но каждое его бегство оканчивалось неудачей. Его ловили и возвращали в недобрый детский дом. Не мог детдомовский парень научиться семейным отношениям в коллективе, где все были такими же одинокими, как и он сам. Несомненно, в детдоме накормят, обуют и оденут, но чтобы понять, что такое семья, надо жить в семье. Вот почему обвинять его во всех грехах, которые он совершал сейчас, будучи мужем и отцом, не разобравшись во всем, — неправильно и несправедливо.

Со временем отец получил специальность тракториста. В те времена это была уважаемая специальность, не смотря на то, что это очень тяжелая и грязная работа. Но мой отец к тому же был творческой личностью — да, иногда среди работяг встречаются такие натуры. У него всегда был красивый и даже идеальный почерк. Особенной красотой выделялись заглавные буквы, они были как из старославянских книг, с какими-то загогулинами и завитками. Я влюбилась в его почерк и стала его копировать. У мамы почерк сильно отличался от папиного — он был крупным и размашистым. С возрастом мой почерк изменился и стал похож на мамин, как и моя внешность.

Отец не только красиво писал, но и рисовал. Он умело копировал любые изображения. Помню, откроет книгу по тракторам и рисует нам. Копии получались точными до каждой мелочи, до каждой детали. Может быть, поэтому именно он, а не мама, помогал мне по черчению, объясняя, где должна быть линия толще, а где тоньше и почему. Учил делать описание чертежа правильным и красивым шрифтом.

— Галя, буквы не должны быть такими квадратными, — объяснял он, когда смотрел, как я пишу. Я старалась, исправляла. — Нет, и не такими круглыми. Смотри, Галчонок, и учись! — Он брал из моих рук карандаш и выводил буквы. И я училась, и у меня получалось. Мои чертежи всегда были сделаны на «5», и в этом была заслуга моего отца.

Позже папа показал мне, как рисовать простым карандашом, как правильно наносить штрихи, чтобы стекло выглядело стеклом, а тень — тенью. Мне очень нравилось рисовать и быть вместе с отцом. Но развить эти способности в дальнейшем так и не получилось: то ли у папы не было времени продолжать со мной заниматься, то ли я отвлеклась на что-то другое.

Еще одно увлечение отца — любительская фотосъемка. Он и меня к этому делу привлек. Скорее всего, я на самом деле была его любимицей, а может быть, просто благодарной и заинтересованной ученицей.

Мы вдвоем сидели в темной комнате, предназначенной для печати фотографий. Окно было завешено шерстяным одеялом, и ни один лучик света не проникал в помещение. Комната освещалась только специальным красным светом. Это придавало таинственность нашим действиям, и волшебство в закрытой от посторонних глаз комнате начиналось. На столе стоял фотоувеличитель и ванночки с разными химическими реактивами: фиксаж, проявитель и промывочный раствор. Было интересно наблюдать, как на белой бумаге постепенно проявляется изображение — не волшебство ли это? Когда фотографии были отпечатаны, их нужно было высушить. Для этого я их прикрепляла к зеркальным пластинам и прикатывала валиком. Под действием высокой температуры они высыхали и приобретали глянцевый блеск. Затем эти фотографии я обрезала на специальном резаке, края фотографий получались резными и очень красивыми. Вот где сказка! Вот где было развлечение!

Отец, наблюдая за мной и заметив мой интерес к фотографии, отдал мне свой фотоаппарат «Зенит», чтобы я научилась еще и фотографировать. Помню, в один солнечный зимний день, встав на лыжи, я отправилась в путешествие по близлежащим местам, а через плечо у меня висел папин фотоаппарат. Я была как никогда счастлива. По-настоящему счастлива.

Но мама не любила папиного увлечения фотографией, и мы, дети, знали почему. Она показала нам его фотографии — непристойные фотографии, снятые с непристойных журналов. Отец, если и делал их, то прятал от нас, а мама нам все показала.

— Видите, какой ваш отец? Вот он — развратник, чем занимается. — Она тыкала нам под нос его фотографии, а мы отворачивались, испытывая отвращение от увиденного.

Зачем она это делала? Зачем она нам это показывала? Ведь это так противно, так гадко. Мы всего лишь дети, а детям этого видеть и знать не нужно.

И все равно отца мне было жаль. У него столько талантов, и ни один не был реализован.

Я мечтала стать учителем, вот почему даже на летних каникулах играла в школу. С большим удовольствием представляла, как обучаю детей. Но для этой игры мне требовалось помещение, чтобы мне никто не мешал, и школьная доска. А где было взять такую доску? Ее надо было сделать. Я обратилась к маме за помощью, но она только что пришла с работы, и ей было не до моих игр. Мама отработала две смены за станками, и ей требовался отдых. Когда ей было заниматься мной? И она отказала мне:

— Галя, ты видишь, я устала. Придумай сама что-нибудь.

Я была очень расстроена. Глаза блестели от нахлынувшего огорчения, но я старалась не плакать. Вот в таком состоянии, сидящей на ступенях деревянного крыльца нашего дома, и застал меня отец:

— Что случилось? Почему грустим?

— Мне нужна школьная доска, а я не знаю, как и из чего ее сделать. А маме некогда, — ответила я отцу.

— И это все? Делов-то. Пошли со мной.

Мы отправились в сарай, где он нашел для меня фанеру и выпилил небольшой кусок прямоугольной формы, который вполне подходил для доски средних размеров. Дал коричневую краску, которая осталась после покраски деревянного пола в квартире, и, конечно, кисть.

— Ну а остальное, я думаю, ты сделаешь сама. Только не забудь потом кисть замочить в растворителе — это было обязательным условием, ну и сарай в твоем полном распоряжении. — Отец оставил мне ключи и ушел на обеденный перерыв.

Я нанесла краску на фанеру, дала ей высохнуть и оборудовала тут же, в сарае, класс. Принесла учебники, указку и мел для доски. И началось мое обучение виртуальных учеников.

— Здравствуйте, дети. Садитесь. Сегодня у нас урок русского языка, и мы будем писать диктант. Закрываем учебники и открываем тетради. — И я начинала читать текст так, как обычно читает учитель на уроке. Так я могла играть целый день. Я была счастлива, и меня переполняла благодарность к отцу.

Мать

Самые сложные отношения у меня были именно с мамой. Несмотря на то, что я всегда была ее защитницей, с ней у меня не складывались взаимоотношения. С каждым годом они становились только хуже.

Кто виноват? Я всегда считала и считаю, что в отношениях участвуют двое, а значит, виноваты оба участника этих взаимоотношений. Это можно сказать и про мои отношения с отцом, и про мои отношения с матерью, и про отношения отца с матерью. Нельзя вину перекладывать только на одного человека.

Отчего стали портиться мои отношения с мамой? Может быть, я выросла и стала присматриваться к своим родителям? Может, я стала догадываться, что не во всех грехах виноват только наш отец? Я даже не помню, с чего конкретно стали портиться наши отношения с мамой. Но теперь я все чаще и чаще стала защищать отца, а маме это не нравилось. Наши натянутые и сложные отношения разрастались и увеличивались, как снежный ком, пущенный с горы. Ей было неприятно видеть меня в обществе отца, не нравилось, когда мы с ним о чем-то разговаривали или что-то обсуждали. Она считала, что мы плетем заговор против нее. Боже, как же это глупо — так думать об отношениях дочери и отца.

Я никак не могла подстроиться под маму, а точнее, понять, каких взаимоотношений она от меня добивается. Мне так хотелось ей угодить, хотелось, чтобы она спросила, как у меня дела, все ли у меня хорошо. Я хотела, чтобы она меня просто любила.

Иногда она говорила мне:

— Мать для дочери — самый близкий друг. Можешь делиться со мной своими сокровенными мыслями, задавать любые вопросы.

После этих слов я была счастливым ребенком. Ведь мама — мой лучший друг, я могу ей рассказывать все свои девичьи секреты и тайны, могу делиться с ней самым сокровенным. Какой наивной и доверчивой я была! Уже на следующий день мнение мамы могло измениться:

— Ты вообще ко мне должна обращаться на «вы», как в старые добрые времена — это проявление уважения и почитания.

В моей детской голове никак не укладывались эти две позиции. Если обращаться к матери на «вы», следовательно, она не друг, а хозяйка и госпожа, а это уже означало, что секреты свои надо держать при себе. После этого я полностью замкнулась, осталась наедине со своими мыслями, проблемами и переживаниями. Я понимала, что с мамой секретничать не стоит, иначе при любом изменении в ее настроении мои секреты могли стать всеобщим достоянием и обернуться против меня самой. А как мне, девочке, хотелось, чтобы меня понимали, чтобы я могла с кем-то поговорить о своих проблемах. Сестра для таких разговоров не подходила, здесь нужна была мама. Как мне не хватало ее любви и участия в моей жизни!

Один случай с мамой так глубоко засел в моей памяти, что даже сейчас, когда я пишу эти строки, я плачу, и слезы застилают мне глаза.

В то время я уже закончила училище и работала в ателье. Смена была утренняя, поэтому домой я пришла после трех часов пополудни. Отца дома не было, а у мамы были гости — ее подруги с завода. В зале был накрыт стол, на нем стояли чашки с чаем и корзина с выпечкой. Женщины весело разговаривали, смеялись и шутили. Мама была в хорошем и приподнятом настроении.

Мы с мамой уже несколько дней были в ссоре, поэтому, когда я вошла, то просто поздоровалась со всеми, кто был в комнате.

— А! Вот и Галочка пришла! — улыбаясь, сказала мама.

Я была удивлена такому нежному обращению и подумала: «Ну, слава Богу! Мама успокоилась». После таких ласковых слов у меня камень упал с души. Я не могу жить с мамой в одной квартире и молчать. Меня такое молчание напрягает, и я чувствую себя очень неловко.

Я разулась у порога и прошла в другую комнату, чтобы не стеснять маминых подруг. Через некоторое время гости стали расходиться. Мама продолжала шутить с ними, и мне это нравилось. Проводив подруг, она вошла ко мне в комнату:

— Ну что, сучка, вернулась?

Меня как обухом по голове ударило. Такая резкая перемена в настроении мамы вывела меня из равновесия, и я, недолго думая, ответила в ее же манере:

— Что? Спектакль окончен? При подругах я — Галочка, а без них я — сучка?

Скандала в этот день было не избежать. А тут я, как назло, стояла с новыми капроновыми колготками в руках. Старые уже много раз зашивались и штопались, и ходить в них было просто стыдно. Но колготки я купила без маминого разрешения, а в нашей семье это было не принято. Все деньги хранились у нее, и тратить их можно было только с ее позволения. Это, конечно, правильно, но не до такой строгости. Я ведь уже взрослая и сама зарабатывала. Пусть это были небольшие деньги, но все же я имела право купить себе самое необходимое. Следовательно, своей покупкой только подлила масла в огонь. Я стояла у окна, а в руках у меня были эти злосчастные колготки.

— Ты зарплату должна отдавать мне, раз живешь в моем доме и ешь мой хлеб. — Взгляд мамы готов был меня испепелить на месте.

— Но, мама, мне ведь не в чем ходить. — Я пыталась ее успокоить и настроить на доверительный разговор, но маму совсем не волновали мои проблемы; она уже была настроена на скандал со мной.

— Все равно ты должна сначала спросить разрешения у меня. — Мама разошлась не на шутку, и ее хорошее настроение от встречи с подругами моментально улетучилось. Видимо, встреча со мной вызывала у нее противоположные эмоции.

Мы сгоряча наговорили друг другу много грубостей и гадостей. Чувствовала я себя омерзительно, потому что услышала в свой адрес много нелестных слов и потому, что я не сдержалась и высказала маме все, что лежало у меня на сердце. Но лучше было бы мне промолчать и перетерпеть. Язык мой — враг мой. Всегда хочу высказать свою точку зрения, не задумываясь о том, что у собеседника свой взгляд на происходящее. Думаю, что и мама после этого разговора чувствовала себя не лучше.

Выплеснув всю грязь друг на друга, мы успокоились. Я подошла к маме и стала просить прощения:

— Мам, прости. Я не хотела.

— Всякое бывает, — сказала мама. Мы обнялись. Я с облегчением вздохнула, думая, что мы с мамой помирились. Но это было не так.

Мы стояли в узком коридоре боком к зеркалу, и то, что я увидела в отражении, повергло меня в шок. Лицо мамы не выражало чувств прощения и примирения, а, наоборот, губы были сжаты, глаза злые. Она меня не только не простила, а что хуже, еще сильнее возненавидела. Мама, как всегда, играла свою роль. В тот день я поняла, что нет больше смысла просить прощения у матери — она осталась при своем мнении, я для нее «сучка».

На этом история нашей ссоры не закончилась, она имела неприятное продолжение. Мама решила все рассказать о случившемся Марине и Валерию — это моя старшая сестра и мой младший брат. Сейчас я думаю, что она это сделала, чтобы, как всегда, выгородить себя и всю вину за нашу ссору свалить на меня. Дело в том, что наш скандал она преподнесла так, как было выгодно ей, и совсем не в мою пользу. Что именно и что конкретно она им рассказала, я не знаю, но когда я стояла перед ними в комнате и видела, какими глазами они смотрели на меня, я поняла — брат с сестрой меня ненавидят. У них был такой осуждающий взгляд, что я готова была провалиться сквозь землю. Но за что?

— Как ты могла назвать маму сукой? — прозвучали слова старшей сестры.

— Что? Я такого не говорила. Это мама меня назвала сучкой. — Я никак не ожидала, что меня будут обвинять в том, чего не говорила. Да, мы поругались, но обзывать мать такими словами? Мы не так воспитаны, чтобы позволять себе хамить человеку старше возрастом, тем более матери. Оттого я растерялась и не могла оправдаться. Да и был ли смысл? Кто мне поверит? Что значат мои слова против слов матери? Мы же знаем, что мама лгать не может, что она всегда права.

Но на самом ли деле это так? Именно в тот день я поняла, что моя мама — лгунья. Мой мир был разрушен окончательно, и этот вывод для меня был как кинжал в сердце. Мама для меня всегда была примером для подражания, моим кумиром, моей героиней. То, как она работала по две смены на заводе, чтобы заработать больше денег для семьи, то, как она жертвовала личным счастьем ради своих детей, было для меня равноценно подвигу. Да, мы ругались, а кто в двадцать лет не ругается с матерью? Но в остальном я хотела быть похожа на нее. А теперь все рухнуло, все было уничтожено в один момент. Теперь у меня кумиров нет, чтобы больше никогда не разочаровываться в людях.

Отношения с мамой то налаживались, насколько это было возможно, то в очередной раз портились и ухудшались. Но я стала чаще присматриваться к отношениям родителей и убеждалась, что не так уж и плох был наш отец.

Как-то в моем присутствии родители вновь повздорили. Мама наступала на отца, продолжая кричать и ругаться. У отца был виноватый и даже затравленный вид. Я встала между родителями, тем самым закрыв отца своим телом и преградив путь маме. Мой поступок еще больше разозлил мать, и она двумя руками толкнула меня. Я, конечно, устояла на ногах, но только потому, что за моей спиной был отец, а вот он сам упал в нишу, которая была в стене. Я продолжала стоять как вкопанная, защищая его, пока мама, недовольная моим поступком, не ушла в комнату.

Ну вот, теперь я защищала папу. И чем чаще я присматривалась и прислушивалась, тем сильнее убеждалась, что наш отец очень несчастен. Пить он не перестал и бросать не собирался. А что ему еще оставалось делать, если он прекрасно чувствовал всю ненависть своей супруги? Если он сидел и молча смотрел телевизор, мама была недовольна его молчанием:

— Что молчишь? Тебе сказать нечего? Придешь домой, и поговорить не с кем.

Если он начинал что-то говорить, она затыкала ему рот:

— Замолкни. Слушать тебя противно.

Мне это порядком начинало надоедать. Каждый день был похож на предыдущий: постоянные скандалы и склоки. И мне в голову пришла сумасшедшая идея — уехать, чтобы не видеть постоянно раздраженную и недовольную маму. Но куда?

В ателье я отработала всего год вместо положенных двух лет, поэтому меня не соглашались уволить с работы. Для меня это было большой проблемой. Но варианты увольнения все же были. Один из них — быть военнообязанной. Я ухватилась за эту возможность, даже сходила в военкомат, где мне предложили какую-то должность. Но, пообщавшись со своими сотрудницами, я узнала, что девушек в армии считают женщинами легкого поведения и что они идут туда служить или работать только для того, чтобы найти себе мужа. Я не была распущенной девушкой, второй вариант меня тоже не интересовал, так как в то время я ждала своего парня из армии. Таким образом, идея быть военнослужащей отпала сама собой.

Был еще один вариант, как уволиться с работы, — это уехать на комсомольскую стройку. Я, недолго думая, отправилась в райком комсомола нашего города Валмиеры. Таким образом я оказалась в числе тех, кому выдали комсомольские путевки в Комсомольск-на-Амуре.

Мама была в ярости от моего решения и еще больше обозлилась на меня. А вот отец меня поддержал и даже подготовил к этой поездке. Мы вечерами сидели с ним и много говорили о погоде на Дальнем Востоке, о том, как нужно одеваться, смотрели на карте, где находится этот город. Мать, наблюдая за нами, злилась. Она раздражалась не оттого, что я уезжала, а потому, что эту поездку я обсуждала с отцом, а не с ней. Она даже денег мне в дорогу не дала, поэтому я взяла только те деньги, которые заработала — пятьдесят рублей. Но решение было принято, и никто и ничто не могло мне помешать или нарушить мои планы.

Моя первая любовь

Я не могу не написать о своей первой любви. Забыть о ней просто невозможно, к тому же это была не просто первая любовь, а школьная. Его звали Олег — красивое мужское имя. Он был симпатичным, на мой взгляд, парнем: темные волнистые волосы, большие красивые глаза и пухлые губы. Я его считала самым красивым парнем на свете, но некоторым одноклассницам он не нравился.

Мы учились с ним в одном классе. Дружить начали еще с восьмого класса, а в девятом у нас был небольшой перерыв в отношениях. В этот год он встречался с другой одноклассницей — Тамарой, а мне тогда нравился одноклассник по имени Вадим. Но в десятом классе наши отношения с Олегом возобновились, и стали настолько серьезными, что мы не скрывали их, и о наших отношениях знал весь класс и все учителя.

Олег был из интеллигентной семьи. Его родители — люди образованные и начитанные, по специальности инженеры. Сам он тоже был очень умным парнем, поэтому учился лучше меня. Я же — порождение рабоче-крестьянского союза. Отец мой работал трактористом в совхозе «Валмиермуйжа», а мама — крутильщицей на заводе по производству стекловолокна. Книги в нашем доме были, но не в таком количестве, как у родителей Олега — стеллаж во всю стену. Одним словом, мы были совсем неподходящей парой: горожанин и колхозница. Но Олег никогда не принижал моего достоинства и не стыдился меня, даже тогда, когда я была одета очень просто и, возможно, совсем не по моде.

— Ты знаешь, моя мама интересовалась тобой и твоей семьей. Спрашивала, кто твои родители, чем они занимаются и где работают? — Олег поделился заинтересованностью своей матери моей семьей.

— И что ты ей ответил? — Я боялась, что она будет против наших отношений.

— А мне и говорить ничего не пришлось, — успокоил он меня. — У нас на столе лежала газета со статьей про твою маму. Я просто протянул ей эту газету.

— И?

— Больше вопросов она не задавала. — Олег был доволен, что поступил мудро. Я, видя его спокойствие, тоже успокоилась.

Моя мама — передовик производства, и о ней часто писали не только в заводской газете, но и в городской. Мама Олега, прочитав статью, удовлетворила свое любопытство, и в дальнейшем у нас с ней сложились хорошие отношения. Но я все же понимала и осознавала, что мы относимся к разным классам, несмотря на то, что жили в СССР. Я очень стеснялась в их присутствии, боялась показаться глупой и недостойной их сына.

С Олегом у нас были чистые отношения, ничего вызывающего и порочащего нас мы не делали. Да и что мы могли делать? Воспитание у нас было советское! Но время шло, и отношения наши только укреплялись, поэтому именно Олег был моим первым мужчиной. Как это произошло? Если честно, я ничего не помню, кроме страха. Больше всего я боялась, что в квартиру войдут его родители и застанут нас в непристойном виде. Ведь этот первый раз случился именно в их квартире, в маленькой комнате Олега. А еще я боялась, что ничего не умею. Вот почему чувствовала только стыд и стеснение. Скорее всего, я все испортила, так как совсем не помню, получила ли я удовольствие от нашей близости или нет. А тут еще и Олег ошарашил своим вопросом:

— А почему у тебя нет крови?

— Какой крови? — я не понимала, о чем он меня спрашивает.

— Ну, когда это происходит в первый раз у девушки, то на простыне должны остаться пятна крови. — Олег явно был лучше просвещен в интимных делах, чем я. О таких нюансах первого полового акта я вообще ничего не знала. Мама с нами на эту тему никогда не разговаривала, для нее это было чем-то постыдным и отвратительным. Даже по поводу месячных она нам советовала обращаться к школьной медсестре.

Я была растеряна, потому что даже не догадывалась, что может означать отсутствие крови на простыне. Если бы знала, то сгорела бы со стыда.

— Но я слышал, что такое бывает, — добавил Олег, тем самым успокоив меня.

Только спустя какое-то время я узнала, что он имел в виду. Но теперь это не имело никакого значения — что было, то было.

Олег, как я уже говорила, учился лучше меня и был почти отличником, я же была хорошисткой. Но это не мешало нашим отношениям, а, наоборот, объединяло нас. Он отлично разбирался в физике и химии и приезжал ко мне, чтобы помочь разобраться в этих предметах. Мы сидели в комнате моих родителей, чтобы нам никто не мешал, и Олег объяснял строение молекул и решение задач. Сколько у него было терпения и усидчивости, чтобы такой, как я, объяснять этот сложный предмет. Ведь химия — это не мой конек. Литература — да, но не химия и не физика. Но он так доходчиво объяснял мне задачи по химии, что после наших совместных занятий контрольную работу я написала на отлично. А вот с контрольной по физике вышла очень смешная история.

Учителем физики у нас был мужчина по фамилии Мерц, и в тот день, раздав нам чистые листы бумаги, он объявил о контрольной работе. Так как мы с Олегом сидели за одной партой, варианты задач у нас были совершенно разные. Как бы я ни напрягала свои мозги, физика мне не давалась. Олег, желая мне помочь, пытался объяснить решение задачи. Но разве можно за несколько минут успеть научить человека тому, в чем он совсем не разбирается? Конечно, нет. Вот и Олег не успел. Прозвенел звонок с урока, и надо было сдавать контрольную работу. Я понимала, что ничего хорошего ждать не стоит, так как из трех заданий я выполнила всего лишь одно.

Наступил день, когда нам объявили оценки. Весь класс замер в ожидании. Мерц поочередно называл фамилии и озвучивал полученные оценки. Наши с Олегом контрольные он оставил на закуску:

— Ну, а ты, Яковлева (это моя девичья фамилия), и ты, Брушко (это фамилия Олега), раз вы писали вместе, то и пятерку получаете одну на двоих.

— Это как? — басом спросил Олег.

— Брушко, ты заслужил твердую тройку. Ну а ты, Яковлева — двойку.

Весь класс смеялся над нами. Больше всех надрывались, как всегда, мальчишки. Я опозорилась, да еще и Олега подвела. Мне со стыда хотелось выбежать из класса, Олег же сидел и улыбался:

— Ничего, исправим.

Похожая история произошла с нами на экзамене по русскому языку. Мы с Олегом, как всегда, сидели за одним столом. Только в данной ситуации Олег попросил меня проверить его сочинение. Его текст я проверила, а свой не успела. В итоге он получил оценку «четыре», а я — «три». Именно из-за этой тройки на экзамене я и в аттестате получила «неуд.». А так как у меня и по физике была тройка, то я не стала с такими оценками поступать в высшее учебное заведение, а поехала учиться на портного-закройщика в Витебское техническое училище.

Так мы закончили школу. Олег остался в Латвии и поступил в академию, а я уехала учиться в Белорусскую ССР. Наши отношения на этом не закончились, а, наоборот, имели продолжение.

От Витебска до Риги всего лишь ночь пути на пассажирском поезде, поэтому Рига — город наших встреч. Мы гуляли, взявшись за руки, по улицам старого города, Олег рассказывал некоторые исторические факты об этом прекрасном месте, а я, разинув рот, слушала его. Мы гуляли и мечтали о нашем будущем. А вечером каждый уезжал в своем направлении. Но Олег был настоящим джентльменом, поэтому сначала провожал меня, ждал, когда мой поезд отойдет от перрона, и только потом уезжал сам. Таких отношений в моей жизни больше никогда не было.

Так прошли два года моей учебы. Мне предлагали остаться в Витебске и работать в ателье по пошиву трикотажной одежды, где я проходила практику. Директор обещала общежитие и помощь при поступлении в техникум, но я отказалась и вернулась домой. Я хотела быть ближе к Олегу и не могла представить себе еще несколько лет в разлуке со своим любимым. Но разлука была неминуема — его призвали в армию. Службу Олег проходил в Литве. Конечно, это не дальние границы нашей необъятной страны, но для нас это было большое расстояние.

Помню свою первую поездку в воинскую часть к Олегу. Куда ехать? Что делать? Я совсем ничего в этом не понимала, так как, кроме Витебска, я никуда не ездила. Но раз решила, надо ехать. И я благодарна его маме, которая объяснила мне, на каком автобусе лучше всего туда добираться и что надо брать с собой, когда едешь к срочнику на встречу.

Вечером, сев в Риге на междугородный автобус, я отправилась в путь. Проведя ночь в дороге, осенним ранним утром я прибыла в небольшой литовский городок. Помещение автовокзала было мрачным и холодным. Этот холод пронизывал меня до костей, а дрожь от волнения усугубляла это состояние. Я сидела и ждала, когда большие настенные часы покажут восемь часов. Именно в это время я могла пойти в часть, где и служил мой парень. Потом я сидела на КПП и уже там ждала, когда Олегу разрешат встретиться со мной. Эти ожидания были долгими и утомительными, но они стоили того. Я любила Олега и очень скучала по нашим разговорам, по нашим поцелуям. Рядом с ним, находясь в его объятиях, я забывала обо всем плохом, что происходило в моей семье.

В эту поездку, как и в последующие, я брала с собой что-нибудь вкусное для своего солдата и его сослуживцев. Зарплата у меня была маленькая, но приехать с пустыми руками в часть я не могла, просто не имела права.

— Галя, мне обязательно надо делиться с парнями. По-другому в армии нельзя, иначе меня будут называть «крысой», — заранее предупредил меня Олег. Так что к каждой поездке я готовилась основательно и старалась по возможности отложить необходимую сумму денег, чтобы хватило и на гостинец Олегу, и его сослуживцам.

Приезжала я на целые сутки, так как хотела какое-то время побыть наедине с Олегом. Для этого останавливалась в гостинице и всегда оплачивала двухместный номер. Я стеснялась брать одноместный, не хотела, чтобы обо мне подумали плохо, чтобы не догадались, чем мы с Олегом будем заниматься в этом номере. Какая наивность! Ведь мы там занимались именно этим — любовью. Мне было приятно любое прикосновение моего парня, любое его ласковое и нежное слово. Тогда я еще не знала, что он был мною недоволен. Об этом я узнала позже из его письма, и я была просто шокирована его словами.

Что я вообще могла знать об отношениях между мужчиной и женщиной? Ровным счетом ничего. Об этом я узнавала из подслушанных чужих разговоров или от других детей, более продвинутых. С Олегом на интимные темы постоянно разговаривал муж его двоюродной сестры, вот почему он был более подготовлен и осведомлен, чем я. Олег почему-то постоянно повторял:

— Очень много разводов из-за сексуальной несовместимости.

Я очень хорошо запомнила эти его слова. Они всегда звучали в моей голове, но в то время смысла этой фразы я не понимала и не осознавала. Но однажды я получила письмо от Олега, где он написал, что мы не подходим друг другу, а точнее, я не подхожу ему как сексуальный партнер, что он меня совсем не чувствует во время близости. И написал он это как-то грубо и оскорбительно. Как? Как мне это надо было понять и принять? Я же в этом совсем не разбиралась и понятия не имела, о чем он мне писал. Как я должна была на это отреагировать? Скажите, как? А может быть, я действительно ему не подходила? Мы с ним были близки не один раз, но я все же не забеременела. Может быть, Олег был прав? Пусть даже так, но зачем было меня так унижать и оскорблять? Именно после его письма я решила сама порвать с Олегом, но в его семье случилось горе — умер его любимый дедушка. Олег, получив увольнительную, вернулся в наш город. Я не могла причинить ему большую боль и большее страдание, сказав о своем разрыве с ним, а он вел себя так, как будто ничего оскорбительного мне не писал. Я, как могла, подыгрывала ему и делала вид, что в наших отношениях ничего не изменилось. Но, глядя ему в глаза, которые я так любила, я не смогла сказать ему о своем нелегком решении. Вот почему мой отъезд в Комсомольск-на-Амуре был решен окончательно.

Жизнь меняется

Моя жизнь кардинально менялась. Я уезжала, а если быть точнее, улетала в Комсомольск-на-Амуре.

Перед отъездом я не могла не попрощаться с матерью Олега. Она всегда хорошо ко мне относилась, и я не имела морального права тайком сбегать от ее сына. Я не раскрывала всех причин своей поездки, но она, по-моему, обо всем догадывалась сама.

— Я знаю, почему ты уезжаешь, — сказала она мне в тот день.

Меня удивили ее слова. Что она имела в виду, говоря мне это? Но я промолчала. Я постеснялась спросить, боясь показаться глупой, а может быть, просто не хотела услышать правду о своем побеге. Как бы то ни было, об этом я так никогда и не узнала.

Мы немного пообщались в тот день и расстались. А следующая наша встреча состоялась лишь спустя полгода, когда я уже была беременна. И, конечно, отцом ребенка был не ее сын.

Мою поездку иначе как бегством не назовешь. Я бежала от всех этих ссор и скандалов в доме, бежала от мамы и бежала от Олега. Любила его, но бежала. Я не могла простить ему те оскорбительные и унизительные слова в мой адрес. Да и зачем укреплять отношения, если я ему не подхожу? Чтобы потом расстаться? Чтобы потом еще больше страдать? Да, можно было бы поговорить с ним об этом, но тогда на такую пикантную тему не разговаривали, тем более я со своим воспитанием. Вот почему мой побег избавлял меня сразу от всех этих проблем. Но так ли это было на самом деле?

Моя поездка не задалась с самого начала. Еще в Риге, на вокзале, руководитель группы сообщил нам, что на двух человек авиабилетов не хватило, и кому-то придется вернуться домой. Никто возвращаться не хотел, так как каждый уволился с работы и выписался с места жительства. В связи с этим решили, что те, кто прибыл последними, и должны будут остаться. Последними оказались я и моя сотрудница Татьяна, но и мы отказывались возвращаться. Тогда руководитель предложил нам самим оплатить свой перелет, сказав, что эти затраты будут возмещены по прибытии на место. Нас это тоже не устраивало, так как у каждой было всего по пятьдесят рублей в кармане. На выручку пришел молодой парень из Риги. Он предложил свой билет моей подруге, а деньги на авиабилет себе и мне он сказал, что попросит у родителей. Так нам с Татьяной повезло остаться в группе.

И вот наша небольшая команда таких же отчаянных, как я, прибыла в Комсомольск. Встречающий распределил нас по комнатам общежития, а с утра мы уже толпились в поликлинике для медосмотра. На следующий день наша группа осматривала объект, где нам предстояло работать. Парней определили к слесарям, а нас, девчонок, на штукатурку. Умела ли я штукатурить? Конечно, нет. Мастерок, тёрка и полутёрок — это новые слова в моем лексиконе и новые предметы, которые я раньше никогда не видела и не держала в своих руках. Но я никогда не боялась учиться чему-то новому, не боялась трудностей. Вот и на этой стройке, будучи уверенной в себе и в своих способностях, я взялась за освоение новой профессии. Это оказалось даже весело — набрасывать раствор на стену. Пока учились, мы с девчонками с головы до ног были покрыты этим самым раствором. Но на учебу нам дали всего три дня, следовательно, смех и веселье мы оставили на потом и серьезно занялись делом. Мне хватило двух дней, чтобы научиться прилично набрасывать раствор. С каждым трудовым днем я совершенствовала свои навыки и оказалась одной из лучших в нашей группе. А подсобными рабочими у нас были заключенные на вольном поселении. Они готовили нам раствор для штукатурки, подносили его, подавали, если мы стояли на лесах.

В то время, когда мы штукатурили, заключенные пялились на наши ноги и задницы. Им было увлекательно оценивать наши фигуры за нашими спинами. Нам тогда было лет по двадцать, все девчонки молодые, симпатичные, фигуристые. А они, мужики, уже взрослые, им от тридцати до пятидесяти лет. Все они были преступниками, хоть и на вольном поселении. Но мы старались не обращать внимания на их издевки, но слушать это было неприятно, к тому же мы очень их боялись.

— Какие у тебя красивые и сильные ноги. Ты занималась спортом? — услышала я за своей спиной грубый мужской голос.

Я медленно обернулась. Передо мной стоял высокий широкоплечий мужчина. Взгляд его карих наглых глаз сверлил меня насквозь. Он стоял, насвистывая и высокомерно улыбаясь. Я тогда еще не знала и даже не подозревала о том, что именно этот мужчина присмотрел меня для себя, предупредив остальных рабочих не заигрывать со мной.

Он оказался бригадиром, но таким же вольнопоселенцем, как и все. Подчиненные его боялись, боялась и я сама. За что он сидел, а точнее, по какой статье отбывал срок, я не стала выяснять, мне это было неинтересно. Он меня пугал уже одной своей внешностью. Нет, он не был безобразен, но его мощная фигура, его карие прищуренные глаза, которые всегда смотрели на меня в упор, и эта щель между двумя передними зубами, благодаря которой у него был художественный свист, — все это наводило на меня ужас. Я в сравнении с ним была маленькой беззащитной букашкой. Как его звать, я не запомнила, знала только, что он молдаванин, и ему было сорок два года.

— Какого хрена стоишь? — так он орал на меня каждый раз, когда видел, что я не работаю.

— Раствор жду, — я пыталась отвечать спокойно, но внутри меня все дрожало. Я очень его боялась.

— А что, больше нечем заняться? Иди и помоги другим, — продолжая орать, указывал он мне на моих подруг.

Мне ничего не оставалось, как выполнять его указания. Так продолжалось изо дня в день. Каждый день я слышала нецензурную брань за своей спиной, даже когда работала. Он ни минуты не давал мне отдохнуть, а если возле меня видел парней из моей группы или подсобных рабочих, то начинал кричать и на них. Так я и работала в полном одиночестве, так как все его боялись. «Терпи, Галя. Терпи, — говорила я себе, — ты приехала заработать денег». А вечером приходила в общежитие и плакала. Как долго я смогу выдержать такую обстановку? Она выматывала меня, держала в напряжении и в вечном страхе. Но однажды у бригадира было хорошее настроение, он разговаривал с нами и даже шутил. В этот день я набралась смелости и спросила его:

— Почему вы на меня всегда кричите? Разве я плохо работаю?

— Нет. Но ты мне очень нравишься, и я не потерплю возле тебя других мужиков, — ответил он.

— Что? — Его ответ не просто удивил, а поразил меня.

— Я тебя люблю. Ты мне сразу понравилась.

— А разве, когда любят, так себя ведут? Вы же мне вздохнуть свободно не даете. Я работаю больше других и лучше других, но вы этого совсем не замечаете и продолжаете на меня кричать.

— Я ничего не могу с этим поделать, я тебя сильно ревную. Поэтому лучше не зли меня, не разговаривай и не смейся с другими парнями.

Я тогда не задумывалась, серьезно он это говорит или нет, но бояться я стала меньше, несмотря на то, что на следующий день все его придирки возобновились.

— Хватит на меня орать, — однажды я не выдержала и сама повысила голос. — Я работаю? Работаю. Не мешайте. У вас что, других дел нет, чтобы только на меня орать?

Бригадир не ожидал от меня такой прыти и наглости. Он осознал, что совершил ошибку, признавшись мне в своей любви. Но, несмотря на мой смелый ответ, я продолжала его бояться. Я боялась не того, что он меня ударит, а того, что он однажды зажмет меня где-нибудь в укромном месте и начнет домогаться. Но беда пришла не от него.

Вот уже несколько дней мы проводили штукатурные работы в новой школе. Был выходной день, но все, кто хотел двойную оплату труда, могли выйти на работу. Так как я приехала на стройку именно зарабатывать, то решила не упускать такую возможность. Остальные члены моей группы такого желания не изъявили, вот почему в этот день на стройке я оказалась одна с вольными поселенцами. Они выполняли свою работу, а я — свою. В помощь мне выделили двух заключенных, и они подходили ко мне только тогда, когда мне нужна была помощь или когда у меня заканчивался раствор. Бригадира-молдаванина в этот день на стройке не было.

Ничто не предвещало беды. Я спокойно стояла на лесах и штукатурила. Когда закончился раствор, рядом никого из подсобных рабочих не оказалось. Спустившись вниз, я сама стала накладывать раствор и никак не ожидала, что сзади на меня кто-то набросится. Этим человеком оказался узбек небольшого роста, худой, но очень сильный. Я сначала опешила и не поняла, что происходит. Он же, воспользовавшись моей растерянностью, прижал меня к стенке. «Беда меня ждет, если я ничего не сделаю», — промелькнула в моей голове мысль, и я начала брыкаться и выворачиваться. Но он схватил мои руки и, подняв над моей головой, тоже прижал к стенке, а коленом в это время придавил мои ноги. Его левая рука шарила по моему телу, начиная с промежности и продвигаясь к груди, а его влажный, вонючий рот с гнилыми зубами касался моего лица. Это было омерзительно. Физически с ним справиться я не могла, мне срочно нужно было кого-то позвать на помощь.

— Помогите! Помогите! — кричала я из последних сил. Он стал затыкать мне рот своей грязной ладонью. Мотая головой, я продолжала звать на помощь.

Я уже задыхалась, и ноги меня не держали, когда прибежали рабочие и оттащили от меня этого обезумевшего узбека. Как только я почувствовала свободу, то со всех ног бросилась в раздевалку. Я сидела на скамье, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями. Меня трясло, а сердце вот-вот готово было выпрыгнуть из груди. Закрыв ладонями лицо, я дала волю слезам. «Неужели это происходит со мной? За что? За что мне все это? Что мне делать и как мне дальше работать?» — пока я сидела и обо всем этом думала, ко мне подошли рабочие, освободившие меня из лап этого грязного маньяка.

— Галя, ты в порядке? — спросил один из них, интересуясь моим состоянием.

— А разве я могу быть в порядке? Как после такого вообще можно быть в порядке? — заикаясь и вытирая слезы, кричала я. Я все еще не могла успокоиться и взять себя в руки.

— Галя, ты можешь не жаловаться на него? Его за такой поступок снова посадят.

— Что? Нет. Он должен сидеть. Этот ублюдок заслуживает наказания. Эта тварь должна сидеть! — я продолжала кричать, так как не могла поверить в то, что меня будут просить не выдавать его.

— Галя, ты подумай, пожалуйста, — спокойно, но твердо сказал молодой человек. Они ушли, оставив меня наедине с моими мыслями. И решение мною было принято.

Я уже успокоилась, когда ко мне подошел начальник из гражданских и спросил:

— Что произошло? Почему вы ушли с рабочего места?

— У меня заболела голова, — мне пришлось солгать. — Я испугалась, что упаду с лесов, поэтому ушла.

Я старалась не смотреть в глаза высшему руководству, так как совсем не умела врать.

— Вы говорите правду? — Начальник знал, что произошло на самом деле, но обвинение должно было прозвучать из моих уст.

— Да, у меня просто болит голова. — Я продолжала стоять на своем. — Можно я поеду домой?

— Ну, если так, то поезжайте.

Покинув стройку, я всю дорогу до общежития размышляла о том, что мне делать дальше. Работать в таких условиях я больше не могла, поэтому я решила уехать из этого города. Но как это сделать и куда уехать?

И снова моя жизнь меняется

Всего три месяца я проработала на стройке в Комсомольске. Мы все надеялись, что нас отправят на какую-нибудь значимую комсомольскую стройку, чтобы мы могли не только зарабатывать, но и гордиться своим порывом уехать с насиженных мест. Но вместо этого мы работали на обычных городских стройках. Оттого никто из нас не только не испытывал гордости, но, наоборот, чувствовал стыд и сожаление. К тому же и заработать мы так и не смогли. Самые большие деньги, которые мы держали в руках, — это подъёмные, выплаченные нам по прибытии в Комсомольск. За три месяца они все были израсходованы: необходимо было купить посуду, продукты и кое-что из теплой одежды. Даже я, работая по выходным, зарабатывала всего по пятьдесят рублей в месяц. Такую же зарплату я получала, работая у себя в ателье. Следовательно, смысла в этой поездке не было. Я была сильно разочарована. Имея такую зарплату, я еле сводила концы с концами и, само собой, не смогла отложить деньги на непредвиденные расходы. Мы не были готовы к тому, что в нашей стране будут обманывать комсомольцев, прибывших на стройку. Мы даже подумать о таком не могли, но именно это с нами и случилось. Члены нашей группы, понимая, что обещанных денег им не дадут, разбежались кто куда. Одни устроились на завод, а те, кому родные все же выслали деньги, вернулись домой. Я тоже хотела уехать, но денег на дорогу у меня не было. К тому же, и увольнять меня не собирались, так как я должна была сначала вернуть деньги за перелет, а уже потом увольняться с работы. А я эти деньги отдала парню, который и купил мне авиабилет. Вот такой замкнутый круг получился. По этой причине паспорт и трудовую книжку мне не возвращали — они оставались в отделе кадров. Можно было бы написать маме и попросить помощи, но я этого сделать не могла. Унижаться — это не для меня, к тому же я знала, что денег она мне все равно не вышлет. Так зачем просить? Чтобы услышать все те же обвинения: «Ты сама виновата. Сама уехала. Никто тебя из дома не выгонял». Нет, я не хотела читать такие слова в свой адрес. Да, я сама во всем виновата. Вот и выход из затруднительного положения я стала искать сама.

На дворе декабрь. Стояли жуткие дальневосточные морозы, а сильный порывистый ветер пронизывал насквозь. Зима здесь совсем не такая, как у нас в Латвии. Моя зимняя одежда и обувь не подходили для этого региона, поэтому я ходила в валенках и фуфайке, которые мне выдали на стройке. Так и шло время. Были дни, когда я ходила на тренировки по борьбе, так как о самозащите я задумалась всерьез. Но мысли о том, что надо уехать из этого города, с этой стройки, не покидали меня. Вопрос стоял не только в том, как уехать, но и куда. Так или иначе, я сбежала от мамы, и вернуться к ней, как побитая собака и неудачница, я не могла. Я должна была доказать ей, что я не «сучка» и не «папин высерок», как она любила называть меня и мою сестру Марину. С этими мыслями я жила каждый день и продолжала ходить на работу.

Однажды, случайно или нет, я познакомилась с парнем из нашего общежития, но не из нашей группы. В этот вечер на нашем этаже все электрические плиты были заняты, и чтобы приготовить ужин, я поднялась на кухню этажом выше. Как раз в это время там и готовил этот парень. Он был очень разговорчив и все время рассказывал о себе. Оказалось, что он уже два года работает в этом городе, и ему тоже порядком все надоело: и сам город, и работа на стройке. В разговоре он упомянул о том, что собирается вернуться домой. Пока мы с ним общались, я не просто рассматривала его, я присматривалась к нему. Парень он был симпатичный, правда, невысокого роста, но спокойный, к тому же непьющий. «А почему бы и нет?» — подумала я тогда. Олег все равно не мог на мне жениться, чтобы забрать меня из этого города и от мамы. Ведь ему после армии требовалось окончить академию. Да и его слова о том, что я ему не подхожу, не давали мне покоя. Я думала, что вдали от него я забуду эти обидные слова, но нет, они тяжким грузом лежали в моей памяти. И я стала встречаться с Женей — так звали этого парня; его звали так же, как и моего отца. Жребий был брошен, и выбор был сделан. Живя в одном общежитии, мы виделись с ним каждый вечер после работы, не говоря уже о совместных выходных. С каждым днем он мне нравился все больше и больше, он казался мне совершенно безобидным. «Уж он-то точно не будет пить и распускать руки», — думала я тогда. Ну а первый секс укрепил наши отношения. И в отличие от Олега, он был доволен мной, хотя я была все той же неопытной девчонкой. А может, потому что и он был обычным деревенским парнем, и запросы у него были обычные.

— Поехали со мной в Митрофановку, — однажды предложил мне мой новый парень.

— Куда?

— В Митрофановку, — повторил он.

— А где это? — мне стало любопытно.

— Это в Воронежской области.

— А Митрофановка — это что? — я продолжала задавать вопросы.

— Это поселок городского типа. Там есть известный на всю страну авторемонтный завод, есть ателье, где ты сможешь работать. Ну, а я в любом случае найду работу, ведь я тракторист — такая специальность везде востребована.

Слушая Женю, я в красочных картинках представляла его поселок и мечтала там оказаться. Я согласилась поехать с ним, но я даже представить себе не могла, что этот поселок городского типа окажется обычной большой деревней, где люди разговаривали не по-русски, а на смешанном русско-украинском языке. Но этот сюрприз меня ждал впереди. Сейчас мы готовились к отъезду. Документы мне так никто и не отдал, так что паспорт и трудовую я оставила в отделе кадров.

— Потом по почте отправим запрос, — успокоил Женя. И я полностью положилась на него.

И вот мы на железнодорожном вокзале. Провожать нас пришли ребята и девчата из моей группы, которые в дальнейшем тоже планировали свой отъезд.

— Галя, а ты действительно хочешь с ним уехать? Может, ты передумаешь? — наперебой спрашивали меня друзья.

— Я так решила, и уже поздно что-либо менять. Скоро наш поезд, — без всяких эмоций ответила я, потому что чувствовала, что совершаю что-то ужасное.

— Ну, ты посмотри на него, он же недостоин тебя, — волновалась моя подруга Таня.

— Ничего. Я так решила, и пути назад нет. — Желание уехать отсюда было сильнее страха перед неизвестностью.

— Ты точно уверена в этом? — не унималась Таня.

— Нет. Но не надо меня уговаривать, я сама очень переживаю. Ты же знаешь, что мне срочно надо уехать, а другого шанса я не вижу. Возможно, все не так плохо, как мы себе представляем. Парень он неплохой, да и ко мне он относится очень хорошо.

— Тогда будь счастлива, Галя! — были ее последние слова.

Я смирилась со своим положением, но меня не покидала одна-единственная мысль: «Я предаю свою любовь. Я предаю Олега». Но я никогда не оглядывалась, я всегда сжигала за собой мосты. Сжигала их до основания, чтобы не было возможности вернуться к тому, от чего убегала. Что сделано, то сделано. И эта черта характера у меня осталась на всю оставшуюся жизнь.

Пассажирский поезд «Комсомольск-на-Амуре — Москва» шел целую неделю. Семь дней смотреть в одно и то же окно, сидеть на одном и том же месте было тяжело и невыносимо. И, несмотря на то что на улице зима, в вагоне было жарко и душно.

Женя позаботился о нас, купив билеты в купейный вагон. Следовательно, нам было комфортнее, чем пассажирам плацкартных вагонов. С нами в одном купе ехал мужчина лет пятидесяти, других попутчиков у нас не было. Не помню, на который день, но Женя, как мужчина, стал томиться и приставать ко мне. Однажды наш попутчик, сказав, что идет в вагон-ресторан, вышел из купе. Мы воспользовались этой возможностью для уединения. И зря говорят, что во всех грехах виноваты женщины. Именно мужчинам невтерпеж, именно они нас толкают на поступки, за которые нам, женщинам, потом стыдно. В разгар нашего любовной близости мужчина вернулся в купе. Открыв дверь, он кашлянул, чтобы мы обратили на него внимание и поняли, что мы уже не одни в купе. Какой кошмар! Оказывается, мы забыли закрыть дверь на замок. Но поскольку мы были прикрыты простыней, наших обнаженных тел не было видно. Но всякий, кто бы нас увидел, понял, чем мы занимались. Я лежала внизу и через плечо Жени видела наглую ухмылку попутчика. Какой ужас! Нас застали в непристойном виде за непристойным занятием. Это был позор для меня. По крайней мере, именно так я себя и чувствовала — опозоренной.

Женя к этой ситуации отнесся намного проще и спокойнее. Он, как ни в чем не бывало, вылез из-под простыни, оделся и стал разговаривать с попутчиком. Я, наоборот, спряталась под простыней, укрывшись ею с головой, и не вылезала до самой ночи. Мне было стыдно, и я чувствовала себя омерзительно. Успокаивало только то, что через сутки мужчина прибывал на свою станцию. Но на протяжении следующего дня я пыталась не встречаться с ним взглядом и избегала любых разговоров. Если он сидел в купе, я выходила из него и сидела в коридоре. У меня все время перед глазами стоял его взгляд: наглый и похотливый.

Пока мы семь суток мучились в поезде, я планировала, как сбежать от Жени. Я подбирала слова, которые скажу ему, чтобы он меня понял, простил и отпустил, дав денег на дорогу до дома. Да, я очень надеялась на его помощь, так как не сомневалась в его порядочности. Я понимала, что не люблю его и не хочу обманывать ни его, ни себя. Но его хорошее отношение ко мне, его забота обо мне изменили мое решение. Именно таких отношений я искала, поэтому мысль о побеге я выкинула из своей головы.

Сердце разрывается на части

Поздним вечером мы сошли с поезда на станции Митрофановка. Вещей у нас немного: моя большая дорожная сумка и дипломат у Жени. Можно сказать, мы налегке отправились к дому родителей моего нового парня. Мы очень устали и проголодались. Подойдя к старенькому дому, мы заметили, что свет в окнах не горит, а значит, нас никто не ждет. Женя дернул за дверную ручку, дверь оказалась заперта. В поисках ключа он пошарил рукой сверху дверного косяка, но ключа не оказалось и там.

— Будь здесь, а я поищу родителей у соседей. Ты не волнуйся, я вернусь очень скоро, — сказал Женя и скрылся в темноте. По каким-то причинам у меня было нехорошее предчувствие.

Стоя посреди маленькой кухни, освещаемой тусклым светом одной лампочки, я ощущала приятное тепло от печки. Родители Жени разглядывали меня, а я — их. Хозяйка дома была маленького роста, светло-рыжие волосы были заплетены в косичку и закручены узлом. Лицо женщины было покрыто веснушками, а пальцы рук искривлены артритом. Этими же пальцами она постоянно терла свой и без того уже красный нос. Что-то неприятное и отталкивающее я почувствовала в ней при первом же нашем знакомстве. Хозяин дома был под стать своей супруге: такой же маленький, но, к тому же у него был горб на спине. Меня этот факт сильно напугал, я совсем растеряла свою смелость и пала духом. Кто эти люди? Куда я попала? Но я так устала, что решила не думать об этом сейчас, а оставила все размышления на потом.

— Вам стелить вместе? — услышала я вопрос хозяйки дома.

— Конечно, — недолго думая ответил Женя, — она же моя невеста.

Мне ответ Жени понравился, и я немного успокоилась.

Дом, в котором я оказалась, был старым и на два хозяина. Пройдя темные сени, ты попадаешь в кухню, в которой зимой всегда было жарко. Дверей в доме не было, только дверные коробки от них, вот почему с кухни можно было рассмотреть маленькую комнату, в которой стояли старый шкаф и кровать. В этой комнате всегда спал отец Жени, но с нашим появлением ему пришлось освободить ее и перебраться в комнату к своей жене. Так мы стали жить все вместе.

Отец оказался не таким уж страшным, каким он мне показался в темную зимнюю ночь. Ко мне он относился хорошо, а вот мать, как я и предполагала, оказалась неприятной особой. Каждый раз на ужин у супружеской четы на столе стояла бутылка водки или самогона. Нет, они не напивались. Но сам факт ежедневного приема спиртного меня пугал и вызывал во мне неприятие к этим людям.

— Выпей рюмочку для аппетита, — уговаривала меня Нина Елисеевна, так звали мою будущую свекровь.

— Я не пью.

— Ну, всего лишь одну рюмочку.

— Я совсем не пью, — мне уже начинала надоедать ее навязчивость.

— Я же не предлагаю тебе составить нам компанию, а всего лишь выпить рюмочку для аппетита, — продолжала настаивать хозяйка.

— У меня и без водки прекрасный аппетит. — И я не обманывала. Был уже поздний вечер, часов десять, а мы только сели ужинать, поэтому и я, и Женя были очень голодны. Я не привыкла хозяйничать в чужом доме, всегда ждала, когда Нина Елисеевна сама пригласит нас к столу. А диалог о предложении выпить мне рюмочку для аппетита повторялся почти каждый вечер. Так мы с ней и не смогли подружиться, а в дальнейшем наши отношения ухудшились окончательно.

Правильный ли я сделала выбор? Правильное ли решение я приняла, уехав с Женей к нему на родину? Только прожитые годы могут указать нам на наши ошибки, а в то время мы просто жили и принимали решения, продиктованные настоящим.

Спустя неделю-две я стала плохо себя чувствовать. Меня не рвало, но подташнивало, и многие продукты я не могла есть. Я поняла, что беременна. Смешно, если окажется, что забеременела именно в тот день, когда нас подловил попутчик. Больше сексом в поезде мы не занимались — мне хватило одного позора. О своих подозрениях я сообщила Жене, и его реакция меня обрадовала. Он был счастлив, и эти эмоции были неподдельными, настоящими. «Он будет хорошим отцом, если так реагирует», — подумала я тогда. В этот же день он сообщил эту новость своим родителям. Какова была их реакция на это известие? Никакой, а если быть точнее, обычная, без радостных эмоций. Но для них это был повод лишний раз выпить. А мне предстояло непростое признание: я обо всем должна была написать маме и Олегу. И я взялась писать письма. Зачем откладывать в долгий ящик то, что можно сделать сейчас? Таким образом, я окончательно разрывала наши отношения с Олегом.

Это уже потом, при нашей встрече, мама рассказывала мне, как Олег пришел к ней с моим письмом и, протягивая его, говорил:

— Тетя Лена, что она делает? Что делает? Она что, совсем не понимает?

А что могла сказать моя мать? Я думаю, что, глядя Олегу в глаза, у нее самой разрывалось сердце и наворачивались слезы. Но помочь ему она ничем не могла. Она знала, что если я что-то решила, то это окончательно и бесповоротно. Вот такой у меня характер — и, как считала моя мама, скверный.

Через какое-то время я получила ответное письмо от Олега. Я читала и перечитывала письмо много раз. В нем была вся боль, все страдания, которые я причинила ему своим поступком, а особенно своей беременностью. Я плакала. Нет, я не просто плакала, я рыдала, держа его письмо в руках. Я всем сердцем рвалась к нему, потому что по-прежнему любила его. Но я понимала, что буду не нужна ему с чужим ребенком, что буду не нужна после измены, которую он мне никогда не простит. Но и Женю я не имела права обманывать. Я должна быть с ним честна и обязана была сказать ему всю правду. Показав письмо Жене, я сказала, что хочу уехать, и умоляла его отпустить меня.

— Женя, прости меня, пожалуйста, прости. Но я должна уехать, ведь я люблю Олега! Очень люблю! — сквозь слезы говорила я.

— Ты вернешься к нему?

— Нет, к нему я не могу вернуться, я же беременна. Я упаду матери в ноги и буду умолять ее принять меня. Она ведь моя мама, она поймет меня, — продолжая плакать, говорила я.

— Галя, но ведь я тоже тебя люблю! — Женя пытался меня удержать.

— Женя, ты мне нравишься, даже очень нравишься, но сердце болит, разрывается и рвется к Олегу. Мне надо уехать. Мне срочно надо уехать, — закрыв ладонями лицо, я продолжала плакать. Что мне делать? Как мне поступить? Я не хотела никого обижать, не хотела никому причинять боль, а вышло все иначе. Всем рядом со мной плохо, плохо и мне самой.

Я не видела в этот момент Женю, не видела его состояния, не слышала ответной реакции на свое признание. Взяв себя в руки, я посмотрела на него. То, что я увидела, меня сильно взволновало и поразило до глубины души. Женя зубами вцепился себе в руку и плакал. По его руке текла кровь, а по щекам — слезы. Зачем он это делает? Зачем причиняет себе боль? Может, он на самом деле любит меня? Тогда зачем еще одному человеку я причиняю боль и страдания? Зачем? Ведь я не плохой человек, мне присущи понимание и жалость. Я добрый и отзывчивый человек. И я пожалела его и осталась.

Его родители во время этих выяснений находились на кухне и слышали мое чистосердечное признание. Они не вмешивались в наш разговор, ждали, когда мы сами во всем разберемся. Но его мать так и не простила меня: не простила за то, что пришлось пережить ее сыну, за сердечную боль, которую я ему причинила.

Замужество

У родителей Жени мы прожили недолго. Он даже не успел устроиться на работу, когда я получила письмо от мамы с приглашением вернуться в Латвию. «Галя, приезжайте вместе с Женей к нам. Я не буду тебя упрекать из-за Олега. Не буду упрекать за то, что, не послушав меня, уехала. Что было, то было. Будем жить дальше», — письмо было коротким, но многообещающим. И я поверила матери, поверила ее словам, ее обещаниям. А разве могло быть иначе? Разве я могла усомниться в искренности ее слов? Кто, как не мама, поддержит тебя в сложные времена? Но я ошиблась: мои надежды она не оправдала. Но это было потом, а сейчас я была рада уехать из этого дома, уехать от неприятных для меня людей. Рада была даже вернуться к матери, лишь бы подальше от родителей моего будущего супруга. И мы с Женей стали собираться в дорогу. У нас был все тот же небольшой багаж: моя дорожная сумка и дипломат Жени, в котором лежали трусы, носки, пара рубашек, штаны и бритва. Остальное все было надето на нем. Это было его приданое, с которым родители отправили сына в дорогу и в новую семейную жизнь.

Вот и город Валмиера — мой родной город. Город, где я родилась и выросла, город, где я училась и не смогла сохранить свою первую любовь. Валмиера — маленький, красивый латвийский городок. Женя еще в Риге был в восторге от увиденного: другие люди, другая архитектура, чистота на улицах. Это не шло ни в какое сравнение с его деревней. Валмиера была таким же чистым городом, только суеты здесь меньше, чем в столице республики.

Мое неудачное бегство закончилось там же, где и началось — в моем родном городе. Дизель сбавлял скорость, подъезжая к перрону вокзала, а мое сердце, наоборот, от волнения стало биться еще учащеннее. Я не знала, как встретит нас моя мама, как она отнесется ко мне и к моему избраннику, но что-то мне подсказывало, что Женя ей не понравится.

На перроне, среди встречающих, я увидела мать, которая уже издалека рассматривала моего нового парня, и я наблюдала, как меняется выражение ее лица. Она была так поражена увиденным, что не смогла скрыть своего недовольства.

— Галя, ради этого парня ты бросила Олега? Я думала, ты привезешь красивого, высокого парня, а этот и в пыжике ниже тебя ростом, — мама говорила тихо, чтобы наш разговор не услышал Женя.

— Мама, не это главное. Главное, что он спокойный и не пьет. — Я пыталась защитить не столько Женю, сколько себя и свой выбор. Разве я могла признаться ей, что именно из-за нее я пошла на такой решающий шаг? Конечно, нет. Тем более, что в итоге я к ней же и вернулась.

— В тихом омуте черти водятся. Попомни мое слово, — это было окончательное заключение моей мамы. И она оказалась права. Ее диагноз подтвердится спустя несколько лет.

— А фамилия у него какая? — не унималась мама.

— Диденко.

— Как? Диденко? Ты представляешь, как это будет звучать у нас в Латвии? Ты будешь Галина Дыденко, — и мама рассмеялась.

Мнение мамы о моем женихе не могло повлиять на развитие дальнейших событий: я беременна, и этого было не изменить. Нужно было срочно думать о свадьбе, но о свадебном платье не могло быть и речи. Все модели, которые я когда-то рисовала, о которых мечтала девчонкой, пришлось забыть. Поэтому мне купили обычную серебристую ткань, и я сама сшила себе платье, которое было простеньким, как и положено беременной женщине, но симпатичным. А в волосы, как украшение, у меня была заколка — дешевая пластиковая заколка в виде бантика, выкрашенная серебром в тон моего платья. Вот и весь мой свадебный наряд. Да и откуда у моих родителей столько денег? Им и так пришлось полностью оплачивать нашу свадьбу. На их шее оказалась не только я, но и мой новоявленный жених. Родители Жени помощи в организации этого малобюджетного торжества не оказали.